Карфаген должен быть разрушен

«Полибий, радуйся!

Я – Пифодор Коринфянин. Помнишь, мы встретились в Риме на грекостасисе, и я удивился тому, что ты, великий знаток конного дела, занимаешься книгами. Теперь я вижу, что твои занятия не прошли напрасно. С великой радостью прочитал я написанное тобою о людях, зараженных безумием и готовых будто бы во имя справедливости ограбить достойных людей, раздать их имущество и землю рабам. Эти безумцы подняли голову у нас в Коринфе и во всей Ахайе, и я думаю, не покинуть ли мне родину. Знай же, Полибий, что в глазах достойных людей ты самый великий из эллинов.

Будь здоров. Пифодор».

«Полибий, радуйся!

Тебе пишет Ганнибал, сын Ганнибала. Я родился вскоре после бегства моего отца в Сирию и никогда его не видел. Об отце у нас сейчас говорят плохо, обвиняя его во всех несчастьях Карфагена. Ему не могут простить, что во время своего суффетства[83] он дал права простому народу, к которому я принадлежу. В твоей истории я увидел отца, как живого, именно таким помнят его в Картхадашт. Видно только, что ты в Картхадашт не бывал: ведь ты поместил нашу курию не в той части города, где она находится. Тебе необходимо приехать и посмотреть все самому так же, как ты посмотрел места сражений моего отца в Италии. Приглашаю тебя в гости. Я живу близ Утикских ворот, где у меня кузнечная мастерская. Спроси Ганнибала-кузнеца. Тебе покажет мой дом каждый.

Ганнибал, сын Ганнибала».

В таблин заглянул Исомах и потряс квадратиком из папируса.

– Еще одно письмо! – с отчаянием воскликнул Полибий. – Давай его сюда.

«Предатель, радуйся!

Ты остался жив и прославился, а мой отец Телекл, другом которого ты себя считал, умер и не может тебе написать. Я делаю это за него, потому что прочел твою гнусную пачкотню. Ты восхваляешь ромеев, их вооружение, их государственный строй в то время, когда вся Эллада их ненавидит и молит богов расправиться с ними, как до того покарали деспотов персидских и македонских.

Будь проклят, предатель!»

Полибий сжал письмо в кулаке. Он вспомнил покойного друга и его просьбу позаботиться о Критолае.

«Письмо Критолая… Он даже не захотел поставить свое имя».

В таблин вбежал Публий.

Взглянув на Полибия, он внезапно остановился:

– Ты чем-то расстроен?

– Это письмо! – Полибий разжал кулак и бросил смятый папирус на стол. – Столько лет отдал я написанию истории! На своем горьком опыте хотел показать эллинам… И вот я – предатель…

Публий махнул рукой.

– Брось! Завтра ты забудешь об этом письме и прочих огорчениях.

Полибий вскинул голову.

– Что же будет завтра?

– Охота!

– Боги мои! – радостно воскликнул Полибий. – Наконец-то пришло время для одного из трех занятий, без которых нельзя представить себе настоящего мужчину!

– Я помню эту твою мысль. Ты имеешь в виду охоту, войну и политику!

– Да! Но политику, от которой я оторван, – в первую очередь.

Меч Персея

Дорога терпеливо повторяла извивы Оронта. С любого ее участка можно было увидеть белый поток, пенившийся и бурливший на стремнинах, и огромные сглаженные камни. Но Андриск брел, как в тумане, не замечая ничего. Меньше, чем через час, он должен предстать перед Лаодикой, вдовой Персея, матерью Александра и Филиппа, и назвать себя ее сыном.