Карфаген должен быть разрушен

И вновь мысли Андриска перенеслись к тому, чьим сыном он себя называл. «Я видел тебя лишь пленником, сломленным бедами, когда тебя вели по Риму. Но каким ты был на троне и в палатке полководца, царь Персей, сын Филиппа? Ты получил в наследство Македонию, сломленную условиями позорного мира, и возродил ее славу. Даже враждебный тебе Полибий, тот самый, от которого я впервые узнал о своем сходстве с твоими детьми, вынужден был в своей истории сквозь зубы признать, что македоняне мужественно и отважно сражались за царское достоинство этого негодяя. Что он понимает в истории, этот римский прихвостень! Македоняне сражались за Македонию и за самих себя, стремясь сбросить позорное иго рабства. И разве теперь нет таких, которые догадываются и даже уверены, что я не сын Филиппа. Но приняв имя царя, я стал воплощением идеи».

Внезапно на дороге появилось трое воинов со столбом на плечах. Приблизившись к гробнице, они опустили его смазанный дегтем конец в заранее вырытую яму и стали засыпать ее землей и камнями. Столб был необходим для церемонии, которая состоится через час.

За работой они не спеша перебрасывались словами, не догадываясь, что каждое из них слышно Андриску.

– А я бы с ним не возился, – бросил один из воинов, судя по голосу, юноша. – Да не стоит он пищи, которую на него извели за эти два месяца.

– Точно! – подхватил другой. – Отрубить голову и бросить на корм собакам.

– Много вы понимаете, – проговорил третий, судя по голосу, человек немолодой. – Ведь этот ромей – цареубийца. Сын должен за отца своего отомстить. И так, чтобы все видели.

– А говорят, что он вовсе ему не отец, – сказал вполголоса первый воин.

– Да-да! – подхватил другой. – Когда мы его охраняли, косой – он знает язык ромеев – слышал, как ромей кричал, что наш царь – вовсе не царь, а раб, и что настоящего Филиппа он сам в саван заворачивал.

– Молчите, дурни! – крикнул третий. – Нашли кому верить! Презренному ромею! Филипп по всему – царь, и на отца своего похож. А за то, что ромей злословил, ему язык вырвали.

Закончив работу, воины присели отдохнуть.

– Вот что я вам скажу, ребята, – проговорил старший. – Ромеи давно всякую ложь плетут, чтобы нашего Филиппа власти лишить. А царь это или не царь, только в бою можно понять. Наш Филипп – по всему видно – царь!

– Здорово он с эпирскими собаками придумал! – откликнулся один из юношей. – Молосские псы для ромеев пострашнее фаланги оказались! Рвали их, как зайцев.

– А я слышал, – вставил другой, – что наш ромейский боров пса голыми руками задушил. И раны на нем нет никакой.

– Это боги его сохранили для праведной казни, – добавил старший. – Ромеи крест придумали для беглых рабов. А кто эти рабы? Такие же воины, попавшие в плен. И за них пусть он муку примет.

– А на чем он висеть будет? – спросил первый.

– Вот это ты правильно вспомнил, – поднялся третий. – Где тут перекладина и гвозди?

Через некоторое время послышались ровные удары, а потом звук удаляющихся шагов.

Мысли Андриска перенеслись к отцу, нет, не к царю Македонии, а к учителю Исомаху. «Где ты, мой родной, – думал он, и слезы сами заполнили глаза. – Боги свидетели, я сделал все, чтобы тебя отыскать. Жив ли ты или погублен ромейской неволей, как царь Персей? А если жив, догадываешься ли, что это твой сын стал царем великой Македонии? Если догадываешься, не обижайся. Александр отказался от своего отца Филиппа и назвал себя сыном бога Амона из тщеславия. Я – из нужды. Не мог я иначе отомстить за тебя и за весь наш народ. Как хорошо, что выдумку с молосскими псами приписывают мне. Они и правда, гнали ромеев, как зайцев».

Предатель

Они сидели друг против друга, претор Цецилий Метелл и человек с узким лицом и изнеженными руками.

– Мое имя Архипп, – начал незнакомец. – Много лет назад я представлял в Риме Ахейский союз.

– Припоминаю! – проговорил претор по-гречески. – Добиваясь возвращения тысячи ахейцев, ты тогда произнес яркую речь. За кого же ты ходатайствуешь теперь?

– За несчастную Ахайю. Она во власти смутьяна и безумца Критолая. Возбужденная им чернь лишила меня всего: домов, кораблей, рабов. Я изгнанник и могу сказать о себе словами Архилоха: «В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье».

– Прекрасные строки! – воскликнул претор. – Архилох – истинный поэт. Но тот, кто берется за копье сейчас, не истинный эллин.

– Я с тобою согласен! – вкрадчиво проговорил Архипп. – Но, взяв в руки копье и поступив на службу самозванцу, я остался коринфянином, ахейцем, эллином и другом Рима.

– Ты служишь лже-Филиппу! – выдохнул Метелл, начавший догадываться, чем вызван ночной визит.

В голосе Архиппа зазвучала ярость.

– Этот негодяй отбирает у достойных македонян землю, раздавая ее черни. Он освобождает рабов. Это второй Клеомен. Если он соединится с Критолаем, Элладе придет конец. Сначала я надумал его убить. Но телохранители самозванца – дикие фракийцы – никогда не подпускают к нему, не обыскав. Мои всадники…

– Ты командуешь всадниками? – перебил Метелл.