Карфаген смеется

Самый ритм движения поезда, ровный, устойчивый, поддерживал меня в убеждении, что Вашингтон обеспечит мне средства, признание, ресурсы, которые предназначались мне по праву. Парижское происшествие было мелкой неудачей. Теперь я стал осторожнее, я уже не доверял кому попало. Я молил, чтобы Коля поскорее выбрался из той ужасной паутины жадности и интриг, привез Эсме и присоединился ко мне в американской столице.

– Во Франции нет ни наличных, ни сил, чтобы устраивать по-настоящему большие дела, – сказал Джимми. Мы пересекали Делавэр. Вдалеке на крутых берегах реки виднелись высокие сосны, дымовые трубы, опоры. – Вот где вы ошиблись, Макс. Не имеет значения, насколько хорош план. Нужно принимать в расчет также время и место.

Я сказал, что по-прежнему виню социалистические профсоюзы, но Джимми не согласился со мной:

– Союзы устраивают забастовки потому, что им или их лидерам за это платят. Возможно, они хотели добиться более высокой зарплаты. Но скорее всего кто-то подсунул им деньжат. – Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на меня, но я понятия не имел, что ему хотелось услышать. Он продолжил: – Это мог быть кто угодно. Ваши собственные руководители. Немцы. Британцы.

– Мне все еще трудно поверить, что люди способны на такие подлости.

– В этом вы похожи на американцев, старик. Мы потрясены этим. И именно поэтому мы решили отказаться от контактов с Европой. Пусть втыкают друг другу ножи в спину. Мы не дадим им шанса уничтожить нас.

Убедившись, что недомогание Люциуса не слишком серьезно, мы перебрались в глубокие шикарные кресла, стоявшие в вагоне-клубе. Здесь, среди блестящей меди и массивного красного дерева, мы курили сигары и пили крепкое пиво, в которое Джимми как-то ухитрился добавить скотч. Курьерский поезд с величественной, размеренной быстротой мчался среди холмов и долин, поросших лесом. Вагон был исключительно удобен: мягкие сиденья, просторные проходы, хорошо вышколенные официанты, способные исполнить практически любое желание. Я подумал о том, сможет ли Россия, вернувшись на истинный путь, достичь такого уровня железнодорожного сообщения. В конце концов, у России, как и у США, были почти безграничные запасы подходящих ресурсов. Вот модель, которой нам следовало подражать. Америка научилась бороться с большевистской угрозой. В отличие от Нью-Йорка, в остальной части страны осознали опасность и начали преследовать красных решительнее, чем когда-либо в Европе. Раньше, до войны, Америка отличалась почти безграничной терпимостью ко всем прочим странам – и в результате очень быстро узнала, как дорого обходится такое благородство. Теперь, когда она заперла свои двери, никто не мог ее обвинить. Америка пыталась изолировать себя от социальных и психических заболеваний, распространившихся по ту сторону Атлантики. Увы, она не смогла понять, что взялась за дело слишком поздно, – наступил 1929 год, и Карфаген нанес удар. Вся страна пошатнулась и в отчаянии позвала на помощь. И кто же явился на зов, улыбаясь и протягивая руку помощи? Самаритянин, назвавшийся именем великого американца? Франклин Д. Рузвельт. Друг большевиков и мишлинг[187] выступил вперед, взялся за руль, и с тех пор Соединенные Штаты были обречены. Страна стала самым большим трофеем, доставшимся Карфагену. Но когда я сидел в пульмановском вагоне рядом с Рембрандтом и курил сигару, борьба еще не окончилась. И я готовился принять в ней участие. Я приложил все усилия, объединившись со множеством благородных американцев, но над нашими страданиями посмеялись – власти преследовали нас. А в это время Восток терпеливо ждал. Nito tsu vemen isu reydn…[188]

Они посадили еврея в Белый дом точно так же, как полвека назад посадили еврея на Даунинг-стрит, 10. Еще один управлял Францией. Целый комитет управлял Германией. Об Испании и говорить нечего. Португалия? Дания? Кто знает? Они скажут: «Ver veyst?»[189] И, что ужаснее всего, вероятно, будут правы. Восточный фатализм одолевает их. Они валятся прямо посреди улицы, держа в руках трубки с опием. И они называют меня дураком? Они – зомби, одурманенные таинственными хозяевами, а затем отправленные в бой против президента. Их не убивают. Полиция гуманна. Полицейские знают, что губит этих еле движущихся, грязных существ, сыновей и дочерей почтенных граждан. Но что они могут сделать?

Поезд приближался к Вашингтону, и Джимми привел меня обратно в купе, где лежал, заняв сразу три сиденья, Люциус Мортимер. Он внезапно проснулся, впился взглядом в Джимми, как будто решив, что мы собирались на него напасть, потом узнал нас и заулыбался. Когда мы справились о его здоровье, Мортимер сказал, что чувствует себя намного лучше. Мы собрались выходить.