Карибский брак

Родители рассчитывали, что он освоится и найдет себе место в семейном предприятии, но этого не произошло. За что бы он ни брался, все у него получалось вкривь и вкось. Он разливал чернила, неправильно подшивал заказы на поставку, при первой возможности старался улизнуть. После ужина и очередной головомойки от братьев за многочисленные огрехи, от которых он вовсе не открещивался, он удалялся в свою комнату. Дождавшись, когда все уснут, он выходил из дома в черных брюках и белой рубашке и бродил по улицам, засунув руки в карманы. Он не замечал, что мать у окна наблюдает за ним, когда он покидает дом. Своим высоким ростом и худобой он напоминал ей его отца в молодости. Красотой он не отличался, но был очень обаятелен. Внешне спокойный, он знал себе цену и держался с некоторой заносчивостью, порожденной кипевшим в нем желанием. Женщины с любопытством смотрели на него, удивляясь, чем он так гордится. Было ясно, что его терзает какое-то стремление, о котором он не говорит никому. Он не замечал окружающих. Он был экспедитором, но явно претендовал на большее.

Хотя по возрасту и физическому развитию он был уже молодым мужчиной, в нем играло мальчишеское бунтарство. Он бросал вызов миру, пытавшемуся обуздать его, как это часто делают строптивые мальчишки. Он поклялся себе, что не будет ждать ничьей милости, и не дрожал перед сильными мира сего, но ему было всего восемнадцать лет, и он унаследовал от отца его характер. Он делал работу, которую ему поручали, какое бы отвращение ни испытывал к ней. Но отвращение росло с каждым днем, пока не превратилось в стену между ним и остальной семьей.

Ему казалось, что он взорвется, сидя часами за этой никому не нужной работой с конторскими книгами в задней комнате магазина. Математика давалась ему с трудом и казалась бессмысленной, финансы его вовсе не интересовали. Деньги, на его взгляд, были проклятием человечества и нужны были разве что для того, чтобы выжить. Те, у кого они были, считали себя счастливчиками, а люди, не имевшие их, были обречены, на его взгляд, безо всякого основания – просто из-за невезения, неудачно сложившихся обстоятельств. На полях бухгалтерских книг он рисовал рабочих, привозивших патоку и ром. Голова у них была обвязана платком, чтобы пот не застилал глаза. Целую неделю он рисовал по частям морских птиц, как привык делать, когда начинал учиться живописи: сначала крылья, затем ноги, когти, клюв. Он часами работал над зубчатыми пальмовыми листьями, тщательно выписывая каждый из них. В этом он находил хоть какую-то отдушину, пока однажды отец не застал его за этим занятием и велел переписать все испорченные им страницы.

После этого отец перевел его за прилавок, надеясь, что здесь, может быть, дела пойдут у Камиля лучше. Но они не пошли. Необходимость вежливо выслушивать заносчивых покупателей, угождать их прихотям и вникать в их мелочные заботы бесила его. Он молчал с надутым видом. Он потерял аппетит и стал еще стройнее. Старшие братья не упускали случая поиздеваться над ним и дать ему понять, что он, в отличие от них, ни на что не способен; они хотели сломить его волю и заставить его смириться с тем, что от него требовали.

Подчиняться кому-либо было противно его натуре. Он внутренне кипел, но держал себя в руках. Савари учил его прислушиваться к мнению тех, кого он уважает, а на остальных не обращать внимания. «Нельзя реагировать на все, чему подвергает тебя мир», – говорил он. Камиль убедился в справедливости этих слов, изучая в течение многих часов работы великих мастеров в Лувре. Каждый художник должен найти свой собственный путь, не гонясь за модой и не оглядываясь на критику. Каждая из картин да Винчи представляла собой отдельный мир, увиденный глазами художника. И именно благодаря его уникальному видению его работы достигали вершин искусства и мастерства, именно поэтому да Винчи понимал художественное дарование человека лучше, чем кто-либо другой.

А Камиль, к несчастью, был лишен возможности подняться над обыденностью, вести жизнь художника, он был пленником буржуазной среды, в которой родился. Ему хотелось открыть их кладовые, созвать местных жителей и раздать им весь товар бесплатно, чтобы магазин опустел и он освободился бы. Но это было невозможно, и он бродил по ночам, пытаясь справиться со своей неудовлетворенностью, шагая по улицам, которые видел в каком-то тумане, словно это было во сне.

Он тосковал по Парижу, по живописным улицам Пасси, где была его школа, по высокому увитому плющом дому, в котором жила дочь Жестины. Он вспоминал снег под ногами, распускающиеся в апреле листья каштанов, такие бледные, что кажутся белыми, зеленые скамейки в саду Тюильри, затянутое тучами небо, серый дождь, на свету отливающий зеленым, буйство красок на полях около Пасси, поросших маком и горчицей. Здесь, на Сент-Томасе, дневной свет был столь ярким, что приходилось прикрывать глаза от солнца, и все краски, все предметы превращались в разноцветные светлые точки красного, зеленого и желтого цветов, а также тысячи оттенков синего.