Карибы

В течение нескольких недель испанцы пребывали в самом страшном аду, какой только может вообразить человек: ужасная процедура насильственного кормления повторялась трижды в день, после чего их возвращали в яму, где они проводили ночь в ужасных мучениях.

Они пребывали в своего рода вечном полузабытьи, а в редкие минуты просветления им едва удавалось привести мысли в порядок, поскольку постоянные колики заставляли кататься в собственных экскрементах, оставляя силы лишь на то, чтобы молить Бога о скорой смерти.

Наконец, однажды утром снова появился украшенный перьями старик. Он, казалось, остался вполне доволен тем, как пленники поправились, но при этом, видимо, посчитал такую диету чрезмерной и приказал сократить рацион.

Мало-помалу старик Стружка и канарец Сьенфуэгос возвращались в мир живых.

Оказалось, что они не единственные, кто страдает от подобных мучений; в большей части других ям также содержались пленники, в основном женщины и дети, которых также подвергали этой процедуре, то есть деревня фактически представляла собой огромную ферму, где вместо домашних животных откармливали людей.

Но где же находились в это время мужчины?

— Они на охоте, — однажды робко ответила одна из пленниц, гаитянка, прожившая на острове более десяти лет, у нее не было здесь иного предназначения, кроме как готовить еду и рожать детей, которых у нее отнимали и откармливали на убой. — Они ушли на охоту пять лун тому назад и до сих пор не вернулись, — после этих слов она глубоко вздохнула. — До тех пор, пока они не вернутся, никого не убьют, но зато когда вернутся... тогда будут убиты многие, очень многие!.. Всех съедят на большом празднике.

Сьенфуэгос, за время своих отношений с Синалингой успевший неплохо овладеть асаванским диалектом, который не имел ничего общего с гортанным рыком карибов, ничего не сказал, однако в ту же ночь, оставшись наедине с плотником, не преминул заметить:

— Возможно, надежда еще есть.

— Что еще за надежда? — отмахнулся Бернардино из Пастраны. — Единственная моя надежда — умереть достойной смертью, но ты не хочешь мне в этом помочь.

— Послушай! — вышел из себя канарец. — Умереть ты всегда успеешь. Сейчас главное то, что праздник, для которого мы предназначены, быть может, вообще не состоится. Ты заметил, какая татуировка у на груди у того попугая в перьях?

— Разумеется, заметил, — неохотно признался Стружка. — Она меня пугает. И что с того?

— А то, что, если я не ошибаюсь, точно такие же рисунки были у дикарей, которых мы поубивали в форте.

— И что?

— А то, что, если мне не изменяет память, это как раз и случилось около четырех месяцев назад.

Впервые за долгое время глаза старика Стружки радостно сверкнули.

— Так ты хочешь сказать, что те воины — как раз те самые самцы, которых ждут эти бестии? — спросил он.

— Наверное. Всё совпадает: они каннибалы, выглядят так же, разукрашивают себя таким же образом и ушли отсюда незадолго до того, как напали на нас. Если это первый остров, на который мы наткнулись, отплыв с Гаити, то вполне логично, что именно отсюда они и устроили набег.

Довольно долго старый плотник молчал, скорчившись в темном углу, воняющем рвотой, потом и дерьмом, и обнимая колени, но в конце концов пожал плечами и махнул рукой с видом фаталиста.

— В конце концов, что нам это дает? — прошептал он. — Они будут продолжать вливать в нас эту гадость, пока мы не лопнем, и в конце концов нас все равно съедят, вернутся мужчины или нет. Как только они поймут, что ждать бессмысленно, все будет кончено.

— Но мы хотя бы выиграем время! — возразил рыжий. — А за это время, глядишь, и найдем способ сбежать. В конце концов, мы цивилизованные разумные существа, а они недалеко ушли от лесных обезьян. Так что это — вопрос смекалки!

— Смекалку обостряет голод, — проворчал старик. — А у меня теперь все время набит живот. Я уже и забыл, что значит думать.

— Вот как раз сейчас самое время вспомнить, что это значит, — последовал резкий ответ. — Меня ждут в Севилье, а кроме того, я уверен — то, что болтается у меня между ног, может послужить для чего-нибудь более интересного, чем стать закуской для этих дикарей.

Спустя три дня канарец имел случай убедиться, хотя и весьма малоприятным образом, что его выдающийся пенис интересует дикарей не только в качестве закуски.

Как всегда, пришел старый сморщенный колдун и отдал новый приказ. Вскоре притащили юную пленницу: девушку-гаитянку, которая так дрожала от страха, что казалась полупомешанной. Когда выяснилось, что от нее требуется лишь повернуться к канарцу задом и встать перед ним на колени, раздвинув ноги и предложив себя, она почувствовала такое облегчение, что даже не сопротивлялась.

Одна из карибок освободила Сьенфуэгоса от болезненных пут, а затем при помощи похабных жестов дала ему понять, что он должен совокупляться с девушкой, которая, закрыв глаза, уткнулась лицом в песок и теперь с равнодушием коровы, приведенной на случку, ожидала, когда он в нее войдет.