Карибы

— А теперь что? — забеспокоился Бернардино из Пастраны. — Что она сказала?

— Что жена вождя тоже хочет шахматы.

— Вот дерьмо!

— Опять двадцать пять.

— И что будем делать?

— А что мы можем сделать, черт побери? — развел руками канарец. — Если жене вождя нужны шахматы, то придется их раздобыть.

— Да, — посетовал старик Стружка. — Но после жены вождя будет еще сестра жены, потом жена брата, и так пока у всех не будет гребаных шахмат.

— Ну и что? — заметил канарец. — Не думаю, что у нас есть лучший выбор. Станем единственными поставщиками игры, которая теперь превратится для этих людей в насущную необходимость. С нами будут обращаться, как с королями, а мы будем принимать это как должное, тем временем подыскивая способ улизнуть.

Стружка несколько секунд поразмыслил и наконец пожал плечами и задумчиво поскреб густую бороду.

— Ну раз так... — сказал он. — Чего я никак не могу взять в толк, так это зачем им шахматы, когда они ни хрена не знают, как играть.

— Просто речь идет не об игре, — ответил Сьенфуэгос.

Старик пристально посмотрел на канарца.

— Да? И о чем же в таком случае?

— О суевериях... Если я не ошибаюсь, мы на пороге создания религии шахмат, и она не хуже и не лучше любой другой в мире... — он выразительно шлепнул по коленке, пытаясь выразить свой энтузиазм. — Взбодрись! Ведь в этом случае мы превратимся в верховных жрецов новой религии.

— Вот уж радость-то! — сердито буркнул Стружка. — На старости лет — и вдруг такое!

5

Адмирал Моря-Океана, дон Христофор Колумб, вице-король Индий, простоял четыре дня в спокойных водах, после того как обнаружил руины злополучного форта Рождества и убедился, что из тридцати девяти человек, оставшихся на острове год назад, не осталось в живых никого. Удостоверившись также, что покойники не спрятали золото под полом хижины покойного губернатора Диего де Араны, он решил наконец покинуть залив.

При этом он даже не потребовал никаких объяснений от своего друга, вождя Гуакарани, хотя ни единой минуты не сомневался в его предательстве, ограничившись лишь обещанием непременно свести счеты со свирепым Каноабо, если когда-нибудь доведется с ним встретиться. После этого он приказал своим людям возвращаться на корабли, чтобы отправиться на поиски другого места для нового «первого поселения» на Эспаньоле.

Большинство членов экспедиции, принимавших участие в первом путешествии, были до крайности возмущены таким равнодушием адмирала к трагической судьбе товарищей, однако тот остался глух к протестам и оставил безнаказанным проступок Гуакарани, видимо, считая, что тридцать девять жизней — не столь уж высокая цена по сравнению с тем, чего он уже достиг и чего надеялся достичь в будущем.

Луис де Торрес, служивший во время первой экспедиции Колумба королевским толмачом, во второй предпочел принять участие как частное лицо и старался как можно меньше попадаться на глаза адмиралу, прекрасно зная тяжелый характер вице-короля Индий и помня обо всех прежних стычках, вызванных его нежеланием согласиться, что они действительно достигли берегов Индии и Сипанго.

Вернувшись в Кадис, он пришел к выводу, что для иудеев, а также обращенных в последнюю минуту, как и он сам, в Испании Изабеллы и Фердинанда нет будущего, и потому в числе многих других предпочел авантюру Нового Света, лелея надежду, что его религиозные убеждения не принесут столько же горестей, как в старой Европе.

Лично он всегда придерживался той любопытной теории, что ни одна захватническая война не влечет за собой столько несчастий, смертей и ненависти, как тайные и темные религйозные войны, поскольку был твердо убежден, что разные боги явились на землю именно для того, чтобы сеять раздор среди людей, хотя большинство богов зачастую и размахивает знаменем мира и любви.

— Чрезмерная вера губит вернее шпаги, — не уставал он повторять. — Ведь для того, чтобы владеть шпагой, необходимы опыт и мужество, в то время как слепая вера вполне может быть оружием труса и невежды.

А в Испании того времени жило бесчисленное множество трусов и невежд, обнаруживших в преследованиях, пытках и убийствах иудеев, еретиков и мавров выход для своих бесконечных обид и раздражения, не опасаясь неожиданного возмездия.

Таким образом, Индии открывали новый горизонт, еще не испорченный бездумной яростью фанатиков, вознамерившихся превратить братскую любовь Христа в ничем не оправданную ненависть христиан. Поскольку в форте Рождества осталось несколько его лучших друзей, Луис де Торрес пришел к выводу, что именно там он найдет наконец мир, к которому стремился.

И вот теперь он обнаружил, что почти все его друзья погибли, а единственный выживший — безумный канарский козопас с рыжими волосами — бесследно исчез, оставив загадочное сообщение, написанное на надгробной плите.

Что он хотел сказать этим сообщением, и как случилось, что Сьенфуэгос, самый юный и неопытный из всех оставшихся на Гаити, оказался единственным, кому удалось спастись?