Карл Маркс. История жизни

Там к Марксу скоро вернулось его бодрое настроение. В веселом письме к дочери Лауре он писал: «Я очень доволен, что поселился в частном доме, а не в гостинице, где меня бы изводили местной политикой, семейными скандалами и сплетнями о соседях. Все же я не могу петь, как Мюллер фон Дее. Ни до кого мне дела нет, и я не нужен никому. В доме имеются моя хозяйка, глухая, как бревно, и ее дочь, которая страдает от хронической хрипоты. Но они очень милые люди, внимательные и ненавязчивые. Сам я превратился в бродячую палку, гуляю целыми днями, дышу полной грудью, а в десять часов ложусь спать, ничего не читаю и не пишу, и вообще пребываю в той нирване, которую буддисты считают вершиною человеческого блаженства». А в конце письма Маркс поддразнивает дочь намеками, которые указывают на подготовлявшиеся в семье события: «Этот чертов Лафарг мучает меня своим прудонизмом и не успокоится, по-видимому, пока я не раскрою ему основательно его креольский череп».

Как раз в те дни, когда Маркс отдыхал в Маргэте, сверкнули первые молнии военной непогоды, которая нависла над Германией. 8 апреля Бисмарк заключил наступательный союз с Италией против Австрии и на следующий день внес в союзный сейм предложение созвать немецкий парламент на основе всеобщего избирательного права, чтобы обсудить реформу союза, на которой уже должны будут сойтись немецкие правительства. Позиция, которую заняли Маркс и Энгельс в этом вопросе, показала, что они очень отстали от понимания условий немецкой действительности. Они колебались в своих суждениях. 10 апреля Энгельс писал о предложении Бисмарка созвать немецкий парламент: «Нужно же ему быть олухом, чтобы думать, что это хоть чуточку поможет ему… Если, действительно, дело дойдет до взрыва, то в первый раз в истории дальнейшее развитие будет зависеть от поведения Берлина. Если берлинцы вовремя выступят, то все обернется к хорошему — но разве можно положиться на них?»

Три дня спустя он снова писал с замечательным предвидением грядущего: «По всей видимости, немецкий буржуа, после некоторого сопротивления, склонится к этому (то есть ко всеобщему избирательному праву): все же подлинная религия буржуазии — бонапартизм. Для меня становится все более ясным, что буржуазия не способна непосредственно править сама, поэтому там, где нет олигархии, как здесь в Англии, которая приняла бы власть в свои руки и правила государством и обществом за хорошую плату в интересах буржуазии, там нормальной формой является бонапартовская полудиктатура. Она осуществляет большие материальные интересы буржуазии даже вопреки этой буржуазии, но не допускает ее ни к какому участию во власти. С другой стороны, эта диктатура вынуждена сама отстаивать против воли материальные интересы буржуазии. Так, в настоящее время господин Бисмарк принял программу национального союза. Исполнит ли он ее — конечно, другое дело, но едва ли Бисмарк будет сражен немецкой буржуазией». Но на чем, по мнению Энгельса, Бисмарк действительно потерпит крушение, это австрийская военная мощь. Бенедек, во всяком случае, лучший генерал, чем принц Фридрих Карл; Австрия может собственной силой принудить Пруссию к миру, но не может принудить Пруссия Австрию; каждый прусский успех является, таким образом, призывом к вмешательству Бонапарта.

Почти теми же словами характеризовал Маркс тогдашнее положение в письме к новообретенному другу, доктору Кугельману, в Ганновере; последний еще в 1848 г., будучи молодым человеком, увлекался Марксом и Энгельсом, тщательно собирал все их сочинения. Но только в 1862 г., по рекомендации Фрейлиграта, он познакомился с Марксом и вскоре очень близко сошелся с ним. По всем военным вопросам Маркс подчинялся суждениям, высказываемым Энгельсом, отказываясь даже от всякой критики, свойственной ему во всяком случае в других вопросах.

Еще поразительнее его переоценки австрийской мощи было то представление, которое составил себе Энгельс о внутреннем состоянии прусского войска. Оно тем более удивляет, что в одном своем превосходном сочинении Энгельс изложил, с большим пониманием и без всякой буржуазно-демократической болтовни, ту военную реформу, из-за которой в Пруссии загорелся конституционный конфликт. 25 мая он писал: «Если австрийцы окажутся достаточно благоразумными, чтобы не пойти в наступление, то в прусской армии все полетит к черту. Никогда еще эти молодцы так не проявляли духа сопротивления, как при этой мобилизации. К сожалению, узнаешь только самую ничтожную часть того, что происходит, но, во всяком случае, и это в достаточной мере доказывает, что с подобной армией нельзя вести наступательную войну». И еще 11 июня он вновь писал: «Ополченцы будут в этой войне столь же опасны для Пруссии, как в 1806 г. поляки, которые тоже составляли более трети армии и развалили всю армию. Разница только та, что ополченцы, вместо того чтобы разбрестись, начнут бунтовать после поражения». Это было написано за три недели до Кёнигреца.