Карл Маркс. История жизни

В ноябре 1866 г. первая часть рукописи была отправлена в Гамбург Отто Мейснеру, издателю демократической литературы, в издательстве которого уже появилась небольшая работа Энгельса о военном вопросе в Пруссии. В средине апреля 1867 г. сам Маркс привез в Гамбург остальную часть рукописи; Мейснер оказался «славным малым», и после кратких переговоров все было устроено. В ожидании первых корректурных листов — книга печаталась в Лейпциге — Маркс посетил своего друга Кугельмана в Ганновере, где его очень радушно приняла приветливая семья Кугельмана. Маркс провел там несколько счастливых недель, которые сам причислял к «прекраснейшим и самым отрадным оазисам в жизненной пустыне». Его хорошему настроению способствовало отчасти и то обстоятельство, что к нему — очень неизбалованному в этом отношении — образованные круги ганноверского общества отнеслись с почтением и симпатией. «Мы оба, — писал он 24 апреля Энгельсу, — занимаем в образованной буржуазии совершенно иное положение, чем представляем себе». И Энгельс ответил на это 27 апреля: «Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты столько времени вынашивал, была основным источником всех твоих бедствий и что ты никогда не выпутаешься из всяческих невзгод, пока не стряхнешь ее с себя. Эта вечно незаконченная вещь угнетала тебя физически, духовно и в материальном отношении; и я отлично понимаю, что теперь, свалив с себя эту гору, ты стал совсем другим человеком, тем более что свет, как только ты снова входишь в жизнь, выявляется тоже не таким мрачным, как тебе прежде казалось». В связи с этим Энгельс выражал надежду скоро освободиться от «собачьей коммерции». Он писал, что ни на что не способен, пока торчит в делах. Положение особенно ухудшилось с тех пор, как он стал во главе дела и несет на себе большую ответственность.

Маркс ответил ему на это письмом от 7 мая. «Я надеюсь и искренне верю, — писал он, — что через год мне удастся окончательно устроить свои дела так, чтобы коренным образом изменились мои экономические отношения и я наконец стал на собственные ноги. Без тебя я никогда не смог бы закончить мой труд. Уверяю тебя, что на моей совести всегда лежало камнем сознание, что ты растрачивал свою изумительную силу на коммерческие дела главным образом ради меня и, сверх того, вынужден был переживать со мною все мои мелкие горести». Конечно, Маркс ни через год и вообще никогда «окончательно не устроил дела», и Энгельсу пришлось еще несколько лет заниматься «собачьей коммерцией»; но все же горизонт начинал понемногу проясняться.

Давно задержавшееся ответное письмо Маркса одному его приверженцу, горному инженеру Зигфриду Мейеру, который раньше жил в Берлине и около этого времени переселился в Соединенные Штаты, написано в эти ганноверские дни, и оно ярко освещает тогдашнюю «бессердечность» Маркса. Он писал: «Вы должны быть обо мне весьма дурного мнения, в особенности если я скажу вам, что ваши письма не только доставляли мне большую радость, но были для меня истинным утешением в то мучительное время, когда я их получал. Сознание, что мне удалось обеспечить для нашей партии содействие энергичного человека, стоящего на идейной высоте, вознаграждает меня за наихудшее. Ваши письма к тому же были полны дружбы ко мне лично, и вы понимаете, что я, при моей ожесточенной борьбе с миром (официальным), более чем кто-либо ценю это. Почему же я вам не отвечал так долго? Потому что все время был на краю могилы. Мне необходимо было поэтому пользоваться каждой минутой, когда я мог работать, для окончания моего труда, в жертву которому я принес здоровье, жизненное счастье и семью. Надеюсь, что это объяснение не нуждается в дополнениях. Мне смешны так называемые практичные люди и мудрость их. Если быть скотом, то, конечно, можно повернуться спиной ко всем человеческим страданиям и заботиться только о своей собственной шкуре. Но я действительно считал бы себя непрактичным человеком, если бы умер, не оставив своей работы законченной, по крайней мере в рукописи».

В том повышенном настроении, в котором тогда находился Маркс, он поверил, когда некий неведомый адвокат Варнебольд передал ему, что Бисмарк будто бы желает использовать его и его большой талант в интересах немецкого народа. Маркса, конечно, не опьянил этот соблазн; он, вероятно, подумал, как Энгельс: «Характерно для образа мыслей и для умственного горизонта этого человека, что он судит обо всех людях по себе». Но в прежнем будничном настроении Маркс не поверил бы словам Варнебольда. В те дни, когда еще не закончилось образование северогерманского союза, когда едва только миновала опасность войны с Францией из-за торговли с Люксембургом, Бисмарк никак не мог думать о том, чтобы привлечь к себе на службу автора Коммунистического манифеста; ему нельзя было раздражать недавно перешедшую в его лагерь буржуазию, которая уже весьма косо посматривала на его помощников Бюхера и Вагенера.