Излишне говорить о том, с каким горячим участием Маркс следил за развитием этих событий. 12 апреля он писал Кугельману: «Сколько эластичности, сколько исторической инициативы и готовности к жертвам у этих парижан! После шестимесячного голодания и после разрушений, произведенных гораздо более внутренней изменой, чем внешним врагом, парижане, находясь под угрозой прусских штыков, восстали, как будто не существовало войны между Францией и Германией и как будто враг не стоял у ворот Парижа! История не знает примеров подобного величия». Если парижане потерпят поражение, то это будет результатом их «добродушия». Им следовало выступить против версальцев немедленно после того, как войска и реакционная часть национальной гвардии очистили поле сражения. Но парижане, из чрезмерной совестливости, не хотели начать гражданскую войну, как будто эта война не была уже начата зловредным выродком Тьером, когда он пытался разоружить национальную гвардию. Но, даже потерпев поражение, парижское восстание останется самым славным деянием нашей партии со времени июньской революции. «Стоит только сравнить этих парижан, штурмующих небеса, с рабами небес в германско-прусской Священной Римской империи, с их запоздалыми маскарадами, пахнущими казармой, церковью, поместным юнкерством и, прежде всего, филистерством».
Когда Маркс говорил о парижском восстании как о деле «нашей партии», то это было верно и в общем смысле потому, что парижский рабочий класс был остовом всего движения, и в частности потому, что парижские члены Интернационала принадлежали к самым сознательным и самым храбрым борцам коммуны, хотя и составляли лишь меньшинство в совете коммуны. Но Интернационал был таким пугалом для всех, так служил у господствующих классов козлом отпущения за все неприятные для них события, что и парижское восстание приписывалось его дьявольскому подстрекательству. Странным образом только один орган парижской полицейской прессы снимал обвинение в соучастии в восстании с «великого вождя» Интернационала; он опубликовал 19 марта письмо, в котором Маркс будто бы выражал порицание парижским секциям за то, что они слишком много занимаются политическими вопросами и недостаточно вопросами социальными. Маркс поспешил напечатать письмо в «Таймсе», разоблачая эту «бессовестную подделку».
Никто не сознавал лучше Маркса, что Парижская коммуна не была делом рук Интернационала. Но он считал ее всегда плотью от его плоти и кровью от его крови — конечно, в рамках, поставленных Интернационалу его программой и уставом, согласно которому всякое рабочее движение, стремящееся к освобождению пролетариата, входило в состав Интернационала. К своим тесным партийным товарищам Маркс не мог причислить ни бланкистское большинство совета коммуны, ни даже меньшинство, которое хотя и примыкало к Интернационалу, но вращалось главным образом в кругу идей Прудона. С членами этого меньшинства Маркс сохранял духовную близость во время коммуны, поскольку это было возможно при тогдашних обстоятельствах; к сожалению, однако, сохранились лишь очень слабые следы его общения с ними.
На одно несохранившееся письмо Маркса делегат департамента общественных работ Лео Франкель ответил, между прочим, следующее: «Я был бы очень рад, если бы вы пожелали помочь мне советом; я теперь несу один ответственность за все реформы, которые хочу провести в департаменте общественных работ. Что вы сделаете все возможное, чтобы разъяснить всем народам, всем рабочим, и в особенности немецким рабочим, что Парижская коммуна не имеет ничего общего со старой немецкой общиной, видно уже по нескольким строчкам вашего последнего письма. Этим вы окажете, во всяком случае, большую услугу нашему делу». Ответ Маркса на это письмо и совет, который он, быть может, дал, не сохранились.