Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Тем временем Лаура писала Энгельсу, что очень беспокоится о здоровье Женнихен {65}. Судя по описаниям, у нее было воспаление мочевого пузыря, и хотя Женнихен храбрилась, Лаура подозревала, что она скрывает истинное положение вещей для спокойствия родных {66}. Что касается личной жизни Женнихен, то Лаура писала: «Мы с Женни только и делаем, что выступаем против «прекрасной Франции», когда встречаемся». {67} Чуть раньше в том же месяце Лаура ждала, что Поль принесет на ужин салат, поскольку весь день готовила и предвкушала отличный ужин. Салат она получила — его принес некий молодой человек, сообщивший, что Поль арестован. Лаура написала Энгельсу: «Это ужасное место, ужасные условия существования, и никто не знает, чего ждать дальше» {68}.

К середине ноября Женнихен все еще не вставала с постели. Она решила сама нянчить ребенка, но признавалась, что это «превращает мою жизнь в ад» {69}. Лонге теперь целыми днями был дома, пытаясь помогать, — но в результате только мешался. Он установил по всему дому печи, а в конце декабря нанял трех слуг. Все, о чем теперь могла думать Женнихен — безумная стоимость всего этого, и в ее состоянии это был совершенно непозволительный стресс; угасающая Женнихен просто не могла с ним справиться {70}.

Марксу о Женнихен писали неизменно бодро, зная, как лишнее беспокойство может отразиться на его здоровье. Энгельс, Тусси, Лаура и Лафарг уверяли его в письмах, что она просто нуждается в отдыхе и хорошем уходе, чтобы полностью восстановиться. Но Маркс не был настолько простодушен и умел читать между строк. В начале января у него внезапно начались приступы дикого кашля, а затем и удушья, что он приписал тревоге за Женнихен {71}, говоря Энгельсу: «Удивительно, в последнее время любой вид нервного возбуждения в буквальном смысле хватает меня за горло» {72}. Наконец семья узнала, что Женнихен на грани кризиса. Лафарг и Лаура приехали в Аржантей — и были ошеломлены ее состоянием.

Женнихен с трудом могла двигаться, почти не разговаривала и, казалось, впала в оцепенение. У нее не прекращалось кровотечение, и доктора не могли понять причины {73}. Первым порывом Маркса было ехать во Францию, однако он боялся лишь заставить ее еще больше переживать {74}. В любом случае с ней рядом была Лаура, и Маркс успокаивал себя словами Лафарга, который был «уверен, что произошел перелом в благоприятную сторону». Хотя Маркс давным-давно перестал верить в медицинское образование Лафарга, он написал Энгельсу, что эти слова его обнадеживают, возможно потому, что он просто не хотел думать о плохом. Он отправил письмо Энгельсу 10 января 1883 года.

11 января Женнихен умерла.

44. Лондон, 1883

Тот, кто намерен господствовать над временем, в котором он живет, обречен принять все и рискнуть всем, что принадлежит ему.

Оноре де Бальзак {1}

Телеграмма, сообщающая о смерти Женнихен, была послана в Лондон. Маркс, находившийся на острове Уайт, пока не знал страшных новостей, и тяжкое бремя рассказа легло на плечи Тусси, которая немедленно выехала из Лондона и вскоре остановилась в Вентноре, на южном побережье острова. Во время своего тоскливого путешествия на поезде и пароме она ломала голову, как лучше преподнести отцу трагическое известие: у нее было ощущение, что она везет ему смертный приговор… Однако, когда она приехала, ей не понадобились слова — Маркс все понял, едва взглянув на нее, и сказал: «Наша Женнихен мертва». Он велел Тусси немедленно ехать во Францию и присмотреть за детьми. Она начала спорить, говоря, что ей лучше остаться с ним, но Маркс и слышать об этом не хотел. Тусси провела в Вентноре едва ли полчаса — и уехала обратно в Лондон, а оттуда — в Аржантей {2}.

Маркс не поехал на похороны. Он, Ленхен и Энгельс плакали вместе в Лондоне, пока в Париже опускали в могилу гроб 38-летней дочери Маркса. Энгельс и представить не мог, что ему придется так скоро писать некролог для еще одной Женни Маркс, но он чувствовал, что это его долг — отдать последние почести дочери, выросшей вместе с их движением с самого ее рождения в Париже и перенесшей все трудности наравне с ними.

Он описал ее, как удивительно застенчивую и нежную женщину, которая, однако, «в нужный момент могла проявить такую силу духа и несгибаемую волю, которым бы позавидовали многие мужчины». Он вспомнил ее заслуги в освобождении ирландцев из английских тюрем и ее арест в Люшоне, когда она проявила выдержку и мужество, успев спрятать письмо Флоранса, сунув его в книгу. Энгельс писал: «Может быть, оно еще лежит там… Пролетариат утратил в ее лице героического борца. Но у ее убитого горем отца осталось по крайней мере то утешение, что сотни тысяч рабочих в Европе и в Америке разделяют его горе» {3}[82].