Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Тем не менее, после стольких лет изоляции, «в час своей смерти он с гордостью мог оглянуться на миллионы своих последователей в сибирских рудниках и в мастерских Европы и Америки; он видел, что его экономические теории были приняты как неоспоримые основы социализма во всем мире, и если у него было еще много противников, то едва ли остался хоть один личный враг» {16}.[84]

Честно говоря, это было преувеличением. Личных врагов у Маркса всегда было в изобилии, даже если эта враждебность проистекала из политических разногласий. Малочисленность провожавших его в последний путь, по крайней мере внешне, опровергала слова Энгельса о «миллионах оплакивающих его рабочих», однако в конце своей речи старый друг Маркса, охваченный печалью, но и надеждой, сказал пророческие слова:

«Его имя переживет века, как переживут их и его труды!» {17}

Агентство Рейтерс первым опубликовало известие о смерти Маркса, однако — как часто и бывало с прессой, пишущей о нем — допустило ошибки, сообщив, что он умер в Аржантее {18}. Даже когда было установлено, что он скончался в Лондоне, английская пресса напечатала эту информацию только после того, как один из корреспондентов «Таймс» прочитал об этом в одной социалистической газете в Париже {19}. 12 лет назад имя Маркса не сходило с первых страниц новостей, все в шлейфе историй о разгроме Парижской Коммуны, однако в 1883 его уход из жизни был едва замечен.

Энгельсу и двум оставшимся дочерям Маркса оставалось доказать, что хотя человек умер, его идеи не умерли вместе с ним…

Часть VII После Маркса

45. Лондон, весна 1883

Смерть — несчастье не для умершего, а для тех, кто остался.

Эпикур {1}

25 марта Энгельс сообщил Лауре, что Ленхен нашла в бумагах Маркса 500-страничную рукопись. Это был «Капитал, том 2».

«Поскольку мы пока не знаем ни в какой стадии готовности к печати находится рукопись, ни что еще может найтись, лучше пока держать эту хорошую новость подальше от прессы» {2}.

Две недели спустя таким же образом были обнаружены черновые наброски третьего тома. При жизни Маркса никто и понятия не имел, насколько далеко продвинулась его работа. Хотя сам он все время говорил, что находится на завершающей стадии, сроки окончания так часто переносились, что в это уже никто не верил. Энгельс вспоминал:

«Он всегда воздерживался от рассказов о том, как далеко он продвинулся в работе, поскольку знал, что как только об этом узнают, немедленно начнут приставать к нему с просьбами о публикации» {3}.

Изучив материалы, Энгельс понял, что он отшлифован по существу, но отнюдь не в смысле языка и стиля. Рукопись второго тома, например, изобиловала разговорной речью, довольно грубым юмором, беспорядочными цитатами на разных языках:

«Мысли записаны в том виде и в том порядке, в котором они появлялись в голове автора… А кроме того, одним из главных препятствий становился знаменитый почерк — который и сам автор иногда не мог расшифровать» {4}.

Несмотря на все эти трудности, и речи не могло быть о том, чтобы оставить рукопись пылиться на полке. Она должна была быть опубликована. Смерть Маркса создала вакуум в теории рабочего движения, но посмертные публикации его статей, а также работы Энгельса могли бы обеспечить направление и ориентиры развития создающихся социалистических партий. Молодые последователи Маркса и без того уже неправильно интерпретировали многие его идеи и переписывали заново историю рабочего движения.

Среди подобных «переоценок» фигурировали, например, «хороший» Маркс и «плохой» Энгельс — в качестве его антагониста; оценки их роли были в значительной степени занижены {5}. Энгельс и родные Маркса буквально покатывались от смеха, когда один немецкий эмигрант в Америке пожелал удалить ссылку на прозвище Маркса — Мавр, поскольку счел, что это может дискредитировать партию. (Как будто представление лидера партии обычным человеком могло лишить его необходимого для социалистической легенды масштаба.) Энгельс говорил, что любой, знавший Маркса, знал его как Мавра, и это продолжалось аж с университетских дней.

«Если бы я обратился к нему как-то иначе, он бы счел, что что-то не так» {6}.

В отношении себя Энгельс вежливо, но твердо поправил одного просителя, упорно именовавшего его «доктором Энгельсом»: «Позвольте заметить, что я не являюсь «доктором», я — продавец хлопка и пряжи в отставке» {7}.

Тем временем за пределами дома полицейские регулярно патрулировали улицу в дни после похорон, пока шли поминки, и друзья посещали Энгельса. Энгельс писал Лауре: «Эти имбецилы, очевидно, полагают, что мы производим динамит, хотя на самом деле мы дегустируем виски» {8}.

Энгельс и Тусси были назначены литературными душеприказчиками Маркса. В этом качестве, с помощью верной Ленхен, они целыми днями копались в коробках и ящиках с заметками, блокнотами, рукописями, тетрадями, письмами, газетами и книгами, на полях которых Маркс вечно записывал свои мысли, возникающие при прочтении {9}.