Социолог и экономист, Беатрис Уэбб, встречалась той весной с Тусси в Британском музее и описала ее в своем дневнике как «миловидную, не очень опрятно, но живописно одетую, с черными кудрявыми волосами, разлетающимися за спиной… Ясные глаза, полные жизни и доброжелательности — однако неправильные черты лица, а выражение и цвет его указывают на нездоровый, чрезмерно экзальтированный образ жизни, поддерживаемый стимуляторами и наркотиками».
Уэбб не стала фанаткой Тусси Маркс. Она говорила, что спорить с ней бесполезно, особенно о религии. Тусси не одобряла Христа лишь в одном — в том, что до распятия он усиленно молился, чтобы чаша сия миновала его — в ее глазах, это было проявлением недостатка героизма. Уэбб просила Тусси разъяснить ей идеи социализма, однако Тусси отказалась, сказав, по словам Уэбб: «С тем же успехом я могу просить вас разъяснить мне теорию механики» {23}.
Это нехарактерное для Тусси проявление высокомерия многими с тревогой связывалось с растущим влиянием на нее Эвелинга. Не в силах больше полагаться на ее помощь, Энгельс обратился к Лауре.
Он убеждал ее, что свободного времени у нее все равно полно, и ничто не мешает ей временно переехать в Лондон. Поль сидел в тюрьме из-за речи, которую он произнес прошлой осенью, когда Лаура и Маркс были в Швейцарии {24}.
Путь Лафарга в тюрьму — путь великого позера. Они с Гедом игнорировали приказ явиться в суд Монлюсона, города к югу от Парижа, где, собственно, и была произнесена означенная речь. Ордер на их арест был выписан должным образом, однако Лафарг заявил, что явится в суд, только если ему оплатят дорогу и предоставят большой зал, в котором он сможет сделать официальное заявление. Затем он опубликовал письмо в магистратуру, в котором сравнил свои социальные сатиры с творчеством Джонатана Свифта {25}. Его резко высмеял за это даже собственный тесть, тогда еще живой Маркс {26}, а в декабре его все-таки арестовали, но освободили под подписку до суда. В марте, присутствуя на похоронах Маркса, Лафарг снова был задержан и выслан {27}. Он вернулся во Францию, апелляция была отклонена, и уже в мае 1883 он был на пути в знаменитую тюрьму Сан-Пелажи, расположенную на востоке Латинского квартала, — где и должен был отбыть 6 месяцев заключения {28}.
Отправка в Сан-Пелажи была обязательным пунктом в биографии каждого уважающего себя французского революционера. Лафарг и Гед были помещены в «политическое» крыло — Лаура окрестила его «Павильоном Принцев» — и им было разрешено поставить в камере собственную мебель. Лафарг выписал письменный стол и кресло, а также добился, чтобы жена каждый день обедала с ним, либо готовя сама, либо заказывая обед в соседнем кафе {29}. Лаура писала Энгельсу, что аппетит у узников «удручающе хорош. Каждое утро в 10.30 я прихожу в тюрьму с готовым завтраком и корзинкой продуктов для будущего обеда и ужина». Контрабандой она проносила коньяк, а также «разрешенные» пожертвования от товарищей по партии — вино, сигары, трубки и табак {30}.
Энгельс расценил эти новости как благоприятные, решив, что Лауру можно более эффективно использовать в Лондоне. Однако Лаура отвечала, шутя, что боится, как бы в ее отсутствие «великие» люди не стали совсем «маленькими» {31}. Вполне возможно, что ее забота о двух заключенных была лишь поводом и прикрытием для истинной причины нежелания приехать в Лондон.
Она была глубоко раздосадована тем, что Энгельс назвал Тусси соиздателем литературных произведений Маркса, а затем ее буквально привело в ярость то обстоятельство, что именно Тусси вела переговоры об английском переводе «Капитала» с другом Энгельса, присяжным поверенным Сэмом Муром {32}. Лаура подозревала, что Тусси хочет получить исключительные права на литературное наследие отца — при очевидном согласии Энгельса.
Для Лауры это не было вопросом денег — это было вопросом справедливости. Свою жизнь — и жизни своих детей — она принесла в жертву работе отца и не считала правильным, что ее исключают из круга интеллектуальных наследников. Она написала Энгельсу яростное письмо, в котором сказала, что в Швейцарии отец именно
«Когда после смерти Женни я выразила желание приехать, мне сказали, что мой визит потревожит отца. Письмо Тусси с просьбой приехать я получила лишь через день после его смерти».
Что же касается вопроса наследства и решения сделать лишь одну из дочерей литературным душеприказчиком, ярость Лауры буквально брызжет со страниц письма:
«Будь папа здоров, он сделал бы душеприказчиком свою старшую и любимую дочь… но он слишком ратовал за равенство между дочерьми… не говоря уж о своей младшей!» {33}