Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

В том же году работницы спичечной фабрики «Брайант & Мэй» начали беспрецедентную забастовку, борясь за улучшение условий работы — и выиграли {63}. Тусси видела в этой победе возможность устранить хотя бы некоторые из тех страданий, свидетельницей которых она стала, — и потому занялась более активной агитацией среди рабочих.

Глядя в пустые потухшие глаза опустившихся несчастных людей, она понимала, что хотя учение ее отца о социализме и было сформировано на крепкой материальной основе, оно оставалось чистой абстракцией для голодных людей; работа и минимум, достаточный для выживания, были их единственной мечтой. Тусси так долго искала поле собственной битвы… и наконец нашла его в Ист-Энде.

Позднее она говорила подруге, что именно среди иммигрантов осознала свое еврейское происхождение и что она «единственная из всей семьи, кого потянуло к еврейскому народу» {64}. Она приняла это духовное наследие с гордостью, объявив в письме к Эде Бернстайну: «Я — еврейка!», — а затем ответив на приглашение выступить перед социалистами-евреями: «Дорогой друг, я буду счастлива выступить на митинге 1 ноября — рада еще в большей степени, ибо мой отец был евреем» {65}.

Тусси и Эвелинг все больше отдалялись друг от друга; они жили в разных вселенных. 31 декабря Тусси написала Лауре:

«Завтра Эдвард отправляется погостить в Корнуолл к друзьям, они очень звали и меня. Я не могу. Меня не волнуют богатые люди».

Вместо этого она отправится в Оксфорд, чтобы взглянуть на копию пьесы времен Елизаветы «Наставление для честной леди». Эллис попросил ее подготовить текст к изданию, и она с радостью согласилась, поскольку эта работа касалась социальных вопросов — а это, по ее словам, было единственным, что имело значение {66}.

48. Лондон, 1889

Испытывая мало сочувствия к бедным, богачи понятия не имеют, как трудно жить, постоянно недоедая и не имея времени даже на отдых.

Кейр Харди {1}

Углубление в семейную историю Маркса неизбежно ведет к тому, что общая картинка размывается. Так, может создаться впечатление, что вокруг — как и в представлениях членов семьи, в их личной вселенной — был популярен социализм. Однако это не так. В 1889 году в Англии насчитывалось не больше 2 тысяч социалистов. При этом в профсоюзы входило до 750 тысяч человек, однако социалисты из Общества Фабиан или сторонники Гайндмана не хотели сотрудничать с профсоюзами — а те, в свою очередь, довольно скептически относились к ним {2}. Уважая память Маркса, считавшего профсоюзы лучшим инструментом рабочих в схватке с капитализмом, Тусси и некоторые из ее коллег участвовали в профсоюзной деятельности. Один социалист писал: «Их приветствовали не потому, что они социалисты, а, скорее, вопреки этому» {3}.

Первое серьезное сражение состоялось в марте 1889, от лица газовиков, которые образовали первый в Англии профсоюз неквалифицированных рабочих {4}. Тусси и Эвелинг помогали писать устав организации {5}. В течение месяцев количество членов профессионального Национального союза газовиков и разнорабочих Великобритании и Ирландии достигло десятков тысяч человек. В течение года — 100 тысяч, а затем профсоюз добился установления 8-часового рабочего дня {6}. Лидеры этой схватки — Уилл Торн, Том Манн и Джон Бернс — были простыми рабочими (позднее все трое стали членами Парламента, а один из них вошел в кабинет министров) {7}. Торн не умел читать и писать, и Тусси предложила обучить его {8}.

Ист-Энд был воодушевлен этой победой, и когда жарким летом того же года, 13 августа, группа докеров решила, что не будет продолжать работать в таких условиях, Торн, Манн, Бернс и Бен Тиллетт, 27-летний «фанатик» {9}, как он сам себя описывал, были призваны, чтобы возглавить забастовку {10}. Они образовали профсоюз докеров, и уже 19 и 20 августа Лондонский порт закрылся — впервые за столетие его рабочие не вышли на работу {11}.

Темза была естественной границей Ист-Энда, и флаги, развевавшиеся на судах, стоящих на рейде, всегда были видны издалека; это был символ надежды, туманная мечта о новых землях, свершениях и возможностях {12}. Однако условия, в которых работали люди в доках, превращали людей в животных. Торн говорил об этом просто и прямо: «Я не верю, что где-то в мире есть условия хуже, чем те, в которых работают лондонские докеры» {13}.

Некоторые были заняты на работе не день, а час или два — после чего просто ждали, когда их снова вызовут работать. Поясняет Бен Тиллетт: