Карлики

Явно или косвенно, я послужил причиной смерти Перка. Если погибнет и Франкенберг, то это будет уже вторая смерть за два дня, и все по моей вине. Да даже и без меня - две смерти за два дня для нашей планеты - это перебор. Не знаю, как там на Земле, но на Фаоне такое редко бывает - я говорю о насильственной смерти. Не удержался, взглянул на экран. С него на меня смотрели ОНИ.

Не знаю, откуда взялась уверенность, что это были именно ОНИ, наверное, я все еще находился под впечатлением от рассказа Франкенберга. Четыре лица, четыре взрослых человека - при других обстоятельствах я не увидел бы в них ничего особенного, но теперь... Я увеличил изображение. В воздухе повисла голограмма, стала медленно поворачиваться. Под рукою не было ничего, чем бы я мог скопировать, отсканировать или любым другим способом зафиксировать увиденное. Я боялся снова притронуться к компьютеру - было такое чувство, что изображение вот-вот пропадет, исчезнет навсегда, как те локусы, с которых началось расследование. Когда в моем распоряжении есть только простая человеческая память, я запоминаю лица, срисовывая их в нее. То есть, я представляю себе, как я нарисовал бы то или иное лицо, будь я художником. Сразу оговорюсь - рисовать я не умею, ну, то есть абсолютно. Но зато не раз видел, как это делается. Татьяна неплохо рисует. Тем не менее она запоминает лица совсем по-другому. Про первого из четверых она бы сказала: "Не идет ему такая прическа, да и цвет волос никуда не годится, надо бы его перекрасить в блондина". Так она бы запомнила его прическу. Или воскликнула бы: "Да он косит! " - так она про Верха однажды сказала, хорошо, он не слышал. Но зато она запомнила, какие у Верха глаза.

- Это и есть ваши гномы? - спросил я профессора. Дом сотряс еще один удар, и я не расслышал ответ. "Гомоиды" - так он их назвал и сказал что-то еще - про рекомбинацию синапсов, если я правильно его понял.

Все четверо были молоды, лет двадцати плюс-минус пять - точнее никак сказать нельзя. Лица вытянутые, с тонкими, правильными чертами, но скорее мужскими, чем женскими. Светлые глаза зеленоватого оттенка, исключая одного - у него глаза были темные, но не черные. В глазах - никакого выражения, взгляд - устремленный в бесконечность, пустой и оттого страшный. Чтобы четыре лица не слились в моей памяти в одно, я придумал гомоидам имена. Того, кого Татьяна перекрасила бы из светло-русого в блондина, я так и назвал - Блондин, хотя, строго говоря, это было неправдой. Гомоида с чересчур (для андрогина) выпирающим кадыком я назвал Старшим - он действительно выглядел несколько старше остальных. У темноглазого гомо-ида было две родинки под подбородком и я назвал его "Пятнистый". Четвертого, на вид - самого молодого, с тусклыми водянистыми глазами и восковой, будто искусственной кожей, я назвал Младшим и, думаю, не сильно ошибся. Я поймал себя на мысли, что про себя говорю о любом гомоиде "он". Мужской шовинизм? Вряд ли. Любая женщина на моем месте тоже сказала бы "он". Правда, скорее с целью отделить себя и свой пол от этих существ.

Нужно было уходить. Но для взлета необходимо выключить защитное поле и тем самым - дать противнику возможность приблизиться. И тогда мы с профессором попросту не успеем добраться до флаера. Единственный выход: не выключая защитного поля выбраться из дома, дойти до моего флаера и взлететь в тот момент, когда атакующий выведет из строя генераторы поля. Я взвалил Франкенберга на себя и потащил из кабинета. Профессор оказался тяжеловатой ношей. В холле - в том самом, где я оказался перед тем, как войти в кабинет, я остановился, чтобы перехватить его поудобнее. В ту секунду он словно очнулся, оттолкнул меня и бросился назад, в комнату.

- Уходите один, я остаюсь, - крикнул он.

- Но почему, черт возьми?! - заорал я, стараясь перекричать вой сирены и гул термических ударов. 2

- Я вам уже ответил - надо было внимательнее меня слушать, - прохрипел Франкенберг, и толстая металлическая створка навсегда разделила нас. Вернуться к нему я уже не мог, но путь к отступлению был свободен. Я добежал до той стенной ниши, где оставил комлог и оружие. Закрывавшая ее панель не поддавалась, как я ни старался. На раздумья времени не оставалось, и я поспешил к выходу. К счастью, внешняя дверь была открыта профессор давал мне возможность беспрепятственно уйти.

Меня выручило то, что атака велась со стороны океана и атакующий меня не видел. Пока мы с профессором беседовали, снега выпало немного, но все же достаточно, чтобы скрыть мой небольшой флаер. Утоптанная дорожка вкупе со страхом помогли мне добраться до него минут за десять. Пока я продирался, я тешил себя мыслью, что раз Франкенберг решил остаться, то, возможно, у него есть какое-то неизвестное мне средство, чтобы противостоять нападавшему противнику.