Карлики

После "Дела Оркуса", я для себя решил, что всем хорошо знакомый феномен "ложного воспоминания", то есть когда нам кажется, что переживаемое событие уже с нами происходило, на самом деле не что иное, как воспоминание о снах. Событие действительно происходило, но - во сне (если, конечно, тут уместно слово "действительно"). Я это к тому веду, что память возвращалась ко мне, как из сновидений. Думаю, здесь виновата не болезнь, а те лекарства, что мне давали поначалу. Разумеется, мне их давали для моего же блага, а как же иначе?

Диалог с "туристом" (если он был) я вспомнил слово в слово. Но говорил-то в основном я, а не он.

Что же ему показалось странным в моих словах? Все вокруг меня говорят загадками. Когда я спросил Франкенберга, почему тот хочет остаться, хотя его дом вот-вот будет уничтожен, он сказал, что уже ответил на мой вопрос. И я до сих пор не понимаю, что он хотел этим сказать. Гомоид прервал меня, когда я говорил ему о портретах, увиденных мною в доме Франкенберга. Нет, стоп, я сказал ему о ЧЕТЫРЕХ портретах. Не это ли его удивило? А сколько тогда их должно быть? Пять? Десять? Нет, если бы портретов было десять, то чего удивительного в том, что профессор показал мне только четыре. Следовательно - их меньше. Вернее, гомоид думал, что портретов должно быть меньше. Кого-то из созданных Франкенбергом существ он не знает. Шесть лет "турист" не покидал окрестностей пещер, и шесть лет назад Перк берет на работу Лесли Джонса, который, по словам Лоры Дейч, непонятно откуда взялся. Портрета Джонса не было среди тех четырех, но и "туриста" я бы никогда не узнал, даже имея под рукой все четыре снимка. Выходит, что беседа с гомоидом не проясняет, а еще больше запутывает все дело... Или мне и вправду нужно немного подлечиться.

Татьяна всерьез так думает и точно так же, всерьез, пытается меня лечить. Тянучек с кофеиновой шипучкой теперь мне не видать как своих ушей, зато непроваренные хруммели скоро из ушей полезут. Поэтому за едой я думаю о парадоксальной роли ушей в нашей жизни.

Режим - постельный, посещения - запрещены, доступ в Канал - строго ограничен. Большую часть времени Татьяна проводит дома - обрабатывает собранные на Сапфо материалы. Из-за меня ей пришлось вернуться с Сапфо раньше других своих коллег. Время от времени она отлучается к себе в Университет, а возвратившись, рассказывает мне, какие правила постельного режима я нарушил в ее отсутствие. Однако вечером, забравшись ко мне под одеяло, вкрадчиво так мурчит: "Ты сегодня значительно лучше выглядишь" или "Меня сегодня долго не было, ты не соскучился? " ну и все в таком же духе. И вот что любопытно, наутро я чувствую себя бодрее - постельный режим мне все-таки помогает.

Второе сентября следует отныне считать праздничным днем - Татьяна официально согласилась на смягчение режима. "Долой непроваренные хруммели! " - закричал я. "Будешь есть как миленький", - спокойно ответила Татьяна. По случаю неожиданного праздника было решено пригласить в гости Татьяниных друзей и коллег. Я бы пригласил еще и Верха, но тот сейчас далеко и вернется, видимо, не скоро. Сбор назначили на семь часов, но я уговорил Стаса прийти пораньше - пока Татьяна будет у себя на кафедре. Я уже несколько раз ему намекал, а не пора ли ему рассказать мне про Лефевра, но он то ссылался на занятость, то просто отшучивался. Потом мы решили, что удобнее все обсудить при личной встрече, а сегодняшняя вечеринка была как нельзя кстати.

- Где тебя так угораздило? - поинтересовался Стас первым делом. Татьяна давно уже всем пожаловалась, какой неожиданно опасной оказалась работа у простого сотрудника простого научно-популярного издания.

- Засмотрелся на звезды, - ответил я и повел его в комнату.

Стаса следовало именно "вести", и даже эта предосторожность не всегда спасала хрупкие и ценные экспонаты, расставленные Татьяной по всем углам. Двухметрового роста, Стас еще и постоянно жестикулировал, когда говорил, а в таких тесных квартирках, как наша, подобное поведение строго противопоказано. Про те статьи, что я послал ему на экспертизу, он начал говорить еще в прихожей, да так эмоционально, что я мысленно распрощался с висевшей на стене древней окаменелостью. На этот раз окаменелости повезло. Я вспомнил, что Стас тоже недавно покалечился.

- Как твоя нога? - спросил я.

- Отлично! - сказал Стас и стал демонстративно приседать на одной ноге. Я не помню, которая из двух была у него сломана, но не похоже, чтобы та, на которой он довольно бойко приседал. Грохнулась ваза, переделанная из черепа оркусодонта.

- Принес? - спросил я, подбирая отвалившиеся от вазы зубы.

- Как сказал, - заговорщицки шепча, ответил Стас и выставил на стол две банки этиловой настойки. Мне уже давно хотелось слезть с диеты, а с нами двоими Татьяне не справиться. Мы выпили. Стас обозвал настойку гадостью, отхлебнул еще и сунул мне в руки какой-то текст.

- Прочитай, может, тебе этого хватит. Текст оказался не длинным: