Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

— Это делает дымок. Можно говорить и не заметить этого или перенестись на тысячи километров и не заметить ничего. Еще это способ проникать сквозь предметы. Дымок убирает тело и человек становится свободен, как ветер; свободней ветра, — ветер может быть остановлен скалой, стеной или горой. Маленький дымок делает человека свободным, как воздух; возможно, даже еще свободнее — воздух можно запереть в склепе и он станет затхлым, а того, кому помогает дымок, уже нельзя остановить или запереть.

Слова дон Хуана вызвали во мне смесь эйфории и сомнения. Я чувствовал сильное беспокойство, ощущение неопределенной вины.

— Значит человек действительно может делать все эти вещи, дон Хуан?

— А что ты думаешь по этому поводу? Скорее ты решишь, что сошел с ума, не так ли? — сказал он язвительно.

— Тебе легко принять эти вещи. Для меня это невозможно.

— Мне это нелегко. У меня не больше привилегий, чем у тебя. Эти вещи одинаково трудно принять и тебе, и мне, и любому другому.

— Но ты свыкся со всем этим, дон Хуан.

— Да, но это дорого мне обошлось. Я должен был бороться, возможно, больше, чем ты когда-либо будешь. У тебя потрясающая способность заставлять все работать на себя. Ты не представляешь, сколько сил я потратил, чтобы сделать то, что ты сделал вчера. В тебе есть что-то, что помогает тебе на каждом сантиметре пути. Нет другого объяснения тому, как ты узнаешь о силах. Ты делал это прежде с Мескалито, теперь ты делаешь то же самое с дымком. Ты должен сосредоточиться на том, что имеешь большой дар, и отбросить другие соображения в сторону.

— У тебя это звучит просто, но для меня это не так. Я разрываюсь внутри.

— Скоро ты снова станешь цельным. Кстати, ты не заботишься о своем теле. Ты слишком толстый. Я не хотел ничего тебе говорить на этот счет — каждый должен позволять другим делать то, что они должны делать. Тебя долго не было, однако я сказал, что ты вернешься, и ты вернулся. То же самое случилось и со мной. Я ушел на пять с половиной лет.

— Почему ты ушел, дон Хуан?

— По той же причине, что и ты. Мне это не нравилось.

— Почему же ты вернулся?

— По той же причине, по какой вернулся ты сам, — потому что не было другого пути, чтобы жить.

Эти его слова сильно на меня подействовали — я тоже пришел к выводу, что, возможно, у меня нет другого пути в жизни. Я никогда не высказывал эту мысль кому-либо, однако дон Хуан угадал ее верно.

После очень долгого молчания я спросил его:

— Что я сделал вчера, дон Хуан?

— Ты вставал, когда ты этого хотел.

— Но я не знаю, как я это делал.

— Совершенствование этой техники отнимает время. Важно то, что ты знаешь, как это делать.

— Но я не знаю. В том-то и дело, что я действительно не знаю.

— Конечно, ты знаешь.

— Дон Хуан, уверяю тебя, клянусь тебе…

Он не дал мне закончить; он встал и вышел.

Позже мы снова беседовали о страже другого мира.

— Если я верю, что все, что я испытал, действительно реально, — сказал я, — тогда страж является гигантским созданием, которое может причинить невероятную физическую боль; и если я верю, что можно действительно путешествовать на огромные расстояния посредством акта воли, тогда логично заключить, что я мог бы также захотеть, чтобы чудовище исчезло, правильно?

— Не совсем, — сказал он. — Ты не можешь заставить стража исчезнуть. Однако, твоя воля может помешать ему причинить тебе вред. Стоит однажды выполнить это, и дорога открыта. Ты действительно сможешь пройти мимо стража, и он ничего не сможет тебе сделать, он не сможет даже бешено кружиться вокруг.

— Как же я могу это сделать?

— Ты уже знаешь, как. Все, в чем ты нуждаешься, это в практике.

Я сказал ему, что у нас взаимное непонимание, которое проистекает из разницы в восприятии мира. Я сказал, что для меня знать что-либо означает, что я полностью осознаю, что делаю, и что я могу повторить это по желанию, но в данном случае я не осознавал, что делал под влиянием дымка и не мог бы ничего повторить, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Дон Хуан посмотрел на меня изучающе. Его, казалось, забавляли мои слова. Он снял шляпу и почесал виски, как он обычно делал, когда хотел изобразить смущение.

— Ты действительно знаешь, как говорить, не говоря ничего, — сказал он, смеясь. — Я говорил тебе, что необходимо обрести непреклонную решимость стать человеком знания. Но ты, кажется, обрел непреклонную решимость путаться в загадках; ты настаиваешь на объяснении всего, как будто весь мир состоит из вещей, которые могут быть объяснены. Теперь ты стоишь лицом к лицу со стражем и с проблемой движения путем использования воли. Тебе когда-нибудь приходило на ум, что только немногие вещи в этом мире могут быть объяснены твоим способом? Когда я говорил, что страж на самом деле преграждает тебе проход и может действительно выбить из тебя дурь, я знал, что я подразумеваю. Когда я говорю, что можно двигаться, используя свою волю, я тоже знаю, что имею в виду. Я хотел учить тебя двигаться мало-помалу, но затем обнаружил, что ты знаешь, как это делать, хотя и говоришь, что не знаешь.

— Но я действительно не знаю как, — запротестовал я.