Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

К тому времени, когда он закончил говорить, мое тело совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что я не смогу подняться, потому что я потерял контроль над всеми своими мускулами. Я пытался произнести слова, но не мог. Он, однако, понял меня и объяснил, что вся хитрость была в желании. Он убеждал меня вспомнить, как несколько лет назад я впервые курил грибы. Тогда я упал на землю и поднялся на ноги благодаря тому, что он назвал моей «волей», а я сам назвал «подумать себя стоящим». Он сказал, что это был единственно возможный способ встать.

То, что он говорил, было бесполезно для меня, потому что я не помнил, что я в действительности делал несколько лет назад. Я испытал всепоглощающее чувство безнадежности и закрыл глаза.

Дон Хуан схватил меня за волосы, энергично встряхнул мою голову и приказал не закрывать глаз. Я не только открыл глаза, но и сделал нечто, что показалось мне невероятным. Я вдруг произнес:

— Я не знаю, как я вставал тогда.

Я был очень сильно удивлен. Было что-то монотонное в ритме моего голоса, но это был действительно мой голос, и тем не менее я искренне полагал, что не мог сказать этого, потому что минутой раньше я не был способен говорить.

Я посмотрел на дона Хуана. Он отвернулся и засмеялся.

— Я не говорил этого, — сказал я.

Я опять сильно удивился своему голосу. Я почувствовал себя бодрее. Говорить при таких обстоятельствах было увлекательно. Мне хотелось попросить дона Хуана, чтобы он объяснил как я говорю, но тут я обнаружил, что снова не в состоянии произнести ни единого слова. Я неистово старался высказать свои мысли, но это было бесполезно. Я отказался от этого, и сразу же, почти непроизвольно, сказал:

— Кто говорит? Кто говорит?

Этот вопрос так рассмешил дона Хуана, что он подпрыгнул на месте.

Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал точно, что хотел сказать.

— Я говорю? Я говорю? — спросил я.

Дон Хуан сказал, что если я не остановлюсь, он уйдет и ляжет отдыхать под рамадой, оставив меня одного с моим дурачеством.

— Это не дурачество, — сказал я.

Я говорил очень серьезно. Мои мысли были очень ясными; тело, однако, онемело — я не чувствовал его. Я не задыхался, как это было однажды в прошлом в подобных условиях; мне было удобно, потому что я не мог ничего чувствовать; у меня не было контроля над произвольными реакциями, но, все же, я мог говорить. Мне пришла в голову мысль, что если я могу говорить, то, возможно, смогу и встать, как говорил дон Хуан.

— Вверх, — сказал я по-английски, и мгновение спустя оказался на ногах. Дон Хуан недоверчиво покачал головой и вышел из дома.

— Дон Хуан! — позвал я три раза.

Он вернулся.

— Положи меня, — сказал я.

— Положи себя сам, — ответил он. — Кажется, ты все делаешь правильно.

Я сказал: «Вниз», и внезапно потерял комнату из вида. Я ничего не видел. Через секунду комната и дон Хуан снова появились в поле моего зрения. Я подумал, что я, должно быть, лежал лицом вниз, а он взял меня за волосы и поднял мою голову.

— Спасибо, — сказал я очень медленно и монотонно.

— Пожалуйста, — ответил он, копируя тон моего голоса и едва сдерживая смех.

Затем он принес листья и начал растирать ими мои руки и ноги.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Я растираю тебя, — сказал он, имитируя болезненную монотонность моей речи, и содрогнулся от смеха. Его глаза были блестящими и очень дружелюбными. Он нравился мне. Я чувствовал, что дон Хуан сочувствует мне и пребывает в хорошем и смешливом настроении. Я не мог смеяться с ним, но мне этого бы хотелось. Новая волна счастья охватила меня, и я засмеялся; это был настолько ужасный звук, что дон Хуан отшатнулся.

— Лучше я отведу тебя к канаве, — сказал он, — или ты убьешь себя дурачеством.

Он поставил меня на ноги и заставил прогуляться по комнате. Мало-помалу я начал приходить в чувство, ощутил свои ноги и, наконец, все тело. Мои уши разрывались от необычного давления. Это было подобно ощущению затекшей руки или ноги. Я чувствовал огромную тяжесть в затылке и под кожей макушки.

Дон Хуан потащил меня к канаве позади его дома и окунул в нее полностью одетого. Холодная вода уменьшила давление и боль, и постепенно все прошло.

В доме я переоделся, сел и снова почувствовал прежнюю отчужденность, то же самое желание молчать. Однако, на этот раз я заметил, что это была не ясность ума или способность к сосредоточению; скорее это был вид меланхолии или физической усталости. Наконец я заснул.

12 ноября 1968 года.

В это утро дон Хуан и я пошли на соседние холмы собирать растения. Мы прошли около десяти километров по чрезвычайно неровной местности. Я очень устал. По моей инициативе мы сели отдохнуть и он начал разговор, сказав, что доволен моим прогрессом.

— Я знаю теперь, что это говорил я, — сказал я, — но тогда я мог поклясться, что это был кто-то другой.

— Конечно, это был ты, — сказал он.

— Как же случилось, что я не мог узнать себя?