Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

У меня появились логичные сомнения. Если все это производил дон Хуан, он должен был бегать кругами с невероятной скоростью. Скорость звуков исключала эту возможность. Тогда я подумал, что у дона Хуана, в конце концов, могли быть помощники. Я хотел поразмышлять о том, кем могли были бы быть его помощники, но интенсивность звуков захватила все мое внимание. В действительности, я не мог думать ясно, но я не был испуган — возможно, только ошеломлен странным качеством звуков. Шлепанье было вибрирующим. Эти странные вибрации, казалось, были направлены в мой живот, или, возможно, я воспринимал их нижней частью своего живота.

Это осознание повлекло за собой немедленную потерю объективности и равнодушия. Звуки нападали на мой живот! У меня возник вопрос: «Что, если это не дон Хуан?» Я напряг мышцы живота и плотно поджал бедра к узлу, сделанному из рукавов моей куртки.

Частота и скорость звуков возросли, как будто им стало известно, что я теряю уверенность. Их вибрации были такими интенсивными, что меня стало тошнить. Я боролся с чувством слабости. Переведя дух, я начал петь свои пейотльные песни. Меня вырвало, и хлюпающие звуки сразу же прекратились; на все наложилось пение сверчков, звуки ветра и далекий лай койотов. Внезапный перерыв позволил мне передохнуть, и я взглянул на себя со стороны. Только что я был в наилучшем расположении духа, уверенным в себе и спокойным; очевидно, я потерпел полную неудачу в оценке ситуации. Даже если у дона Хуана были помощники, для них было бы физически невозможно произвести звуки, которые воздействовали бы на мой живот. Чтобы производить звук такой интенсивности, им потребовалось бы оборудование за пределами их средств и их понимания. Очевидно, необыкновенное явление, которое я переживал, не было игрой, и теория «еще одной шутки дона Хуана» была всего лишь моим примитивным объяснением.

У меня начались судороги и возникло неодолимое желание перевернуться и вытянуть ноги. Я решил передвинуться вправо для того, чтобы отодвинуть лицо от места, где меня вырвало. Мгновение спустя, когда я начал ползти, я услышал очень мягкий скрип прямо над левым ухом. Я застыл на месте. Скрип повторился с другой стороны. Это был единственный звук. Я подумал, что он похож на скрип двери. Я ждал, но не слышал больше ничего, поэтому решил двинуться дальше. Как только я начал осторожно передвигать свою голову вправо, целый поток скрипов, обрушившихся со всех сторон, едва не заставил меня подпрыгнуть. Они были подобны то дверному скрипу, то писку крыс или морских свинок. Они не были громкими или интенсивными, а наоборот — очень мягкими и зловещими и вызывали у меня мучительные спазмы и тошноту. Прекратились они так же, как и начались, постепенно убывая, пока я не стал слышать только один или два из них одновременно.

Затем я услышал что-то похожее на шум крыльев большой птицы, скользящей над верхушками кустов. Казалось, она летает кругами над моей головой. Мягкие скрипы начали звучать громче, и так же усиливался шум хлопающих крыльев. Над моей головой, казалось, летала стая гигантских птиц, хлопающих своими мягкими крыльями. Оба эти звука слились, образовав охватившую меня волну. Я почувствовал, что плыву в каком-то огромном волнообразно пульсирующем потоке. Скрипы и хлопанье были такого рода, что я чувствовал их всем телом. Хлопанье крыльев стаи птиц как бы тянуло меня вверх, а пищание армии крыс подталкивало снизу и с боков.

Я уже не сомневался, что, благодаря своей поразительной глупости, спустил на себя с привязи что-то ужасное. Я стискивал зубы, глубоко дышал и пел пейотльные песни.

Звуки продолжались очень долгое время, и я сопротивлялся им изо всех сил. Когда они наконец смолкли, снова наступила «тишина», такая, какой я привык воспринимать тишину, то есть я мог слышать только естественные звуки насекомых и ветра. Это затишье оказалось для меня вреднее, чем шум. Я начал думать и оценивать свое положение, и мои размышления бросили меня в панику. Я понял, что погиб — у меня не было ни знания, ни выносливости, чтобы отразить то, что на меня нападало. Скорчившись у земли над своей собственной рвотой, я был совершенно беспомощен. Я подумал, что пришел конец моей жизни, и заплакал. Я хотел подумать о своей жизни, но не знал, с чего начать. Ничто из того, что я когда-либо делал, не было по-настоящему достойным этого конечного напряжения, поэтому и думать мне было не о чем. Это было острое осознание. Я изменился с тех пор, как последний раз переживал подобный испуг. Я стал более пустым. Теперь у меня было меньше личных чувств, чтобы нести их с собой.

Я спросил себя, что в подобном положении сделал бы воин, и пришел к различным заключениям. Существовало что-то чрезвычайно важное, касающееся моей пупочной области. В звуках было что-то сверхъестественное — они были нацелены на мой живот. Мысль о том, что дон Хуан меня разыгрывает, казалась уже совершенно несостоятельной.