Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

Мы шли к дому в полной тишине. Меня устраивала эта пауза, потому что я был совершенно дезориентирован. Я чувствовал себя неизвестным самому себе. Дон Хенаро сделал со мной что-то такое, что не позволяло мне формулировать мысли так, как я привык это делать. Это стало для меня очевидным, когда я сидел на тропинке. Я автоматически посмотрел на часы, когда садился, а затем оставался спокойным, как будто мой ум выключили. И все же, я находился в состоянии алертности, какой никогда не испытывал прежде. Это было состояние безмыслия, сравнимое с отсутствием каких бы то ни было забот. Мир, в течение этого времени, казалось, был в состоянии абсолютного равновесия: я ничего не мог добавить к нему и ничего не мог отнять.

Когда мы пришли к дому, дон Хенаро расстелил соломенный мат и лег спать. Я чувствовал необходимость пересказать свои переживания дону Хуану, но он не позволил мне говорить.

18 октября 1970 года.

— Мне кажется, я понимаю, что дон Хенаро пытался сделать прошлой ночью, — сказал я дону Хуану.

Я сказал это для того, чтобы вызывать его на разговор. Его постоянные отказы разговаривать лишали меня присутствия духа.

Дон Хуан улыбнулся и медленно покачал головой, как будто соглашаясь со мной. Я мог бы принять этот его жест за подтверждение, если бы не странный блеск в его глазах. Его глаза как будто смеялись надо мной.

— Ты думаешь, я не понимаю, да? — спросил я несколько принужденно.

— Я полагаю, ты понимаешь… то есть ты действительно понимаешь, что Хенаро был позади тебя все это время. Дело, однако, не в понимании.

Его утверждение, что дон Хенаро все время был позади, потрясло меня. Я попросил его объяснить это.

— Твой ум нацелен только на одну часть этого, — сказал он.

Он взял сухую ветку и подвигал ею в воздухе. Он не рисовал фигуры — то, что он делал, скорее походило на движения пальцев, вычищающих сор из кучи зерна. Он словно царапал или мягко прокалывал воздух веткой.

Затем он обернулся, и я машинально пожал плечами в недоумении. Тогда он подвинулся ближе и повторил свои движения, нарисовав на земле восемь точек. Первую точку он обвел кружком.

— Ты здесь, — сказал он. — Мы все здесь — это чувство, и мы движемся отсюда — сюда.

Он обвел вторую точку, находившуюся прямо над первой и несколько раз прочертил линию, соединяющую эти две точки, как бы изображая устойчивую связь.

— Есть, однако, еще шесть точек, с которыми человек способен иметь дело, — сказал он. — Большинство людей ничего о них не знают.

Он ткнул веткой в линию на земле, соединяющую первые две точки.

— Движение между этими двумя точками ты называешь пониманием. Ты делал это всю свою жизнь. Понимая мое знание, ты не делаешь ничего нового.

Затем он соединил некоторые из восьми точек линиями. Получилась вытянутая трапецевидная фигура, которая имела восемь центров с неровными лучами.

— Каждая из этих шести оставшихся точек — это мир, возникающий точно так же, как чувство и понимание образуют для тебя два мира, — сказал он.

— Почему точек именно восемь? Почему не бесконечное число, как в круге? — спросил я, начертив на земле круг.

Дон Хуан улыбнулся.

— Насколько я знаю, есть только восемь точек, с которыми человек способен иметь дело. Возможно, люди не могут выйти за этот предел. Причем я сказал «иметь дело», а не «понимать», ты заметил?

Его тон был таким забавным, что я засмеялся. Он имитировал или скорее передразнивал мое стремление к точному употреблению слов.

— Твоя проблема в том, что ты пытаешься все понять, а это невозможно. Настаивая на понимании, ты не берешь в расчет всей своей судьбы, как человеческого существа. И этот твой камень преткновения до сих пор остается на своем прежнем месте. Поэтому ты не сделал почти ничего за все эти годы. Тебя, правда, удалось вытряхнуть из полной дремоты, но этого можно было достичь и при других обстоятельствах.

После паузы дон Хуан велел мне подняться, потому что мы собирались к водному каньону. Когда мы садились в мою машину, из-за дома вышел дон Хенаро и присоединился к нам. Мы проехали часть пути, а затем пошли пешком по дну глубокого ущелья. Дон Хуан выбрал место в тени большого дерева, чтобы отдохнуть.

— Ты когда-то рассказывал, — заговорил он, — как вы с приятелем сидели и смотрели на высокий платан, с которого медленно падал лист. И твой приятель сказал, что никогда больше этот лист не упадет с этого дерева. Помнишь?

Я вспомнил, что рассказывал ему об этом случае.

— Мы сидим у подножия большого дерева, — продолжал он, — и сейчас, посмотрев на другое дерево перед нами, мы сможем увидеть лист, падающий с самой его верхушки. Он показал, куда смотреть. На другой стороне оврага росло большое дерево, его листья были пожелтевшими и сухими. Движением головы он дал мне знак не отрывать от него взгляда. После нескольких минут ожидания с верхушки сорвался лист и начал падать на землю; он ударился о другие листья и ветки три раза, прежде чем упал на высокую поросль.

— Ты видел его?

— Да.

— Ты хочешь сказать, что этот же самый лист никогда снова не упадет с этого же дерева, верно?

— Верно.