— У тебя есть разные виды смеси для разных видов помощи, в которой у тебя может быть нужда?
— Нет. Есть только один дымок, и нет другого, подобного ему.
Он показал на мешочек, висевший у него на груди, и поднял трубку, которая была зажата у него между колен.
— Это и это — одно целое. Одно не может быть без другого. Эта трубка и секрет этой смеси принадлежали моему бенефактору. Они были переданы ему точно так же, как он передал их мне. Смесь, хотя ее и трудно приготовить, восполнима. Ее секрет — в составных частях, в способе их сбора и обработки. Трубка же — на всю жизнь. За ней следует следить с бесконечной заботой. Она прочна и крепка, но ее никогда не следует ни обо что ударять. Ее нужно держать сухими руками. Никогда не браться за нее, если руки потные и пользоваться ею следует находясь в одиночестве. И никто, абсолютно никто не должен видеть ее, разве что человек, которому ты намерен ее передать. Вот чему учил меня мой бенефактор, и именно так я обращался с трубкой всю свою жизнь.
— Что случится, если ты потеряешь или сломаешь трубку?
Он очень медленно покачал головой и посмотрел на меня.
— Я умру.
— Все трубки магов такие же, как твоя?
— Не все имеют трубки, подобные моей, но я знаю некоторых, у кого они есть.
— Можешь ли ты сам сделать трубку, подобную этой, дон Хуан? — настаивал я. — Предположим, что ты не имел бы ее. Как бы ты передал мне трубку, если бы хотел это сделать?
— Если бы у меня не было трубки, то я бы не мог, да и не захотел бы передать ее тебе. Я дал бы тебе что-нибудь другое.
Казалось, что он почему-то мной недоволен. Он положил свою трубку очень осторожно в чехол, который, должно быть, имел вкладыш из скользкого материала, потому что трубка, которая едва входила в чехол, скользнула внутрь очень мягко, и пошел в дом, чтобы убрать ее.
— Ты не сердишься на меня, дон Хуан? — спросил я, когда он вернулся.
Дон Хуан удивился.
— Нет. Я никогда ни на кого не сержусь. Никто из людей не может сделать ничего достаточного для этого. На людей можно сердиться, когда чувствуешь, что их поступки важны. Ничего подобного я больше не чувствую.
Специальное время для пересадки «саженца», как дон Хуан назвал корень, не было установлено, хотя предполагалось, что именно это будет следующим шагом в приручении силы травы дьявола.
Я прибыл в дом дона Хуана в субботу, 23 декабря, сразу после обеда. Как обычно, некоторое время мы сидели в молчании. День был теплый и облачный. Прошли уже месяцы с тех пор, как он дал мне первую порцию.
— Время вернуть корень земле, — сказал он внезапно. — Но сначала я собираюсь сделать для тебя защиту. Ты будешь хранить и беречь ее, и никто, кроме тебя одного, не должен ее видеть. Поскольку делать ее буду я, то я тоже ее увижу. Это нехорошо, потому что, как я тебе уже говорил, я не любитель травы дьявола, тут мы с тобой непохожи. Но моя память долго не проживет, я слишком стар. Ты должен охранять ее от чужих глаз — на то время, пока длится их память об увиденном, сила защиты подпорчена. Он пошел в свою комнату и вытащил три узла из-под старой соломенной циновки. Затем он вернулся с ними на веранду и снова сел.
После длительного молчания дон Хуан открыл один узел. Это было женское растение дурмана, которое он нашел вместе со мной. Все листья, цветы и семенные коробочки, сложенные им ранее, были сухими. Он взял длинный кусок корня в форме игрек и вновь завязал узел.
Корень высох и сморщился, складки коры широко отставали и топорщились. Он положил корень себе на колени, открыл свою кожаную сумку и вынул нож. Затем он поднес сухой корень к моему лицу.
— Эта часть для головы, — сказал он, сделав первый надрез на хвосте игрека, который в перевернутом виде напоминал человека с расставленными ногами.
— Эта — для сердца, — сказал он и надрезал корень вблизи соединения игрека. Затем обрезал концы, оставив от каждого отростка примерно по 7–8 сантиметров, затем медленно и терпеливо вырезал фигурку человека.
Корень был сухой и волокнистый. Дон Хуан сделал два надреза, разворошил и уложил между ними волокна, как раз на глубину надреза, потом придал форму рукам и кистям рук. Получилась вытянутая фигурка человека со сложенными на груди руками и кистями, сплетенными в замок.