Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Недостаточно знать, как делать и ставить ловушки, — сказал он. — Охотник должен жить как охотник, чтобы извлекать из жизни максимум. К несчастью, изменения трудны и происходят очень медленно; иногда годы уходят на то, чтобы человек захотел измениться. У меня это заняло годы, но, может быть, у меня не было склонности к охоте. Я думаю, что для меня самым трудным было по-настоящему захотеть измениться.

Я сказал, что понимаю его. Действительно, с тех пор, как он начал учить меня охоте, я стал пересматривать свои поступки. Может быть, самым драматическим открытием для меня оказалось то, что мне нравился образ жизни дона Хуана. Мне нравился дон Хуан как человек. Было что-то твердое в его поведении. То, как он держал себя, не оставляло никаких сомнений в его мастерстве, и в то же время он никогда не пользовался своим превосходством, чтобы чего-нибудь от меня потребовать. Его заинтересованность в изменении моего образа жизни проявлялась в высказываниях, не адресованных никому конкретно, или в авторитетном комментарии моих неудач. Он заставил меня очень ясно осознать мои недостатки, и все же я не мог понять, как его образ жизни может что-либо исправить во мне. Я искренне считал, что в свете того, чего я хочу добиться в жизни, его дороги принесут мне нищету и трудности, приведут меня в тупик. Но я научился уважать его мастерство, которое всегда проявлялось с точностью и красотой.

— Я решил изменить тактику, — сказал он.

Я попросил разъяснений. Его заявление было расплывчатым, и я не был уверен в том, что оно относится ко мне.

— Хороший охотник меняет свои пути так часто, как ему нужно, — ответил он. — Ты знаешь это сам.

— Что ты задумал, дон Хуан?

— Охотник должен не только знать привычки своей жертвы, он должен также знать, что на земле есть силы, которые ведут людей, животных и все живое.

Он замолчал. Я подождал, но он, видимо, сказал все, что хотел.

— О каких силах ты говоришь? — спросил я после долгой паузы.

— О силах, которые ведут наши жизни и смерти.

Дон Хуан замолчал. Он, казалось, находил слова с огромным трудом. Он тер руки и качал головой, надувая щеки.

Дважды он делал мне знак молчать, когда я просил его объяснить эти загадочные заявления.

— Ты не сможешь легко остановиться, — сказал он наконец. — Я знаю, что ты упрям, но это не имеет значения. Чем ты упрямее, тем лучше будет, когда ты наконец преуспеешь в том, чтобы измениться.

— Я стараюсь, как только могу, — сказал я.

— Нет, я не согласен. Ты не стараешься так, как можешь. Ты сказал это просто потому, что это хорошо для тебя звучит. На самом деле ты говорил так обо всем, что делаешь. Ты старался, как мог, многие годы без всякой пользы. Нужно что-то сделать, чтобы исправить это.

Как всегда, я чувствовал себя обязанным защищаться. Дон Хуан, по своему обыкновению, метил в мои слабые места. Я вспомнил, что каждый раз, когда я пытался защититься от его критики, это кончалось тем, что я чувствовал себя дураком. И я остановился посреди длинной объяснительной речи.

Дон Хуан с любопытством посмотрел на меня и засмеялся. Он сказал очень добрым тоном, что уже говорил мне о том, что все мы дураки и я не являюсь исключением.

— Ты всегда чувствуешь, что должен объяснять свои поступки, как если бы ты был единственным человеком на земле, который поступает неправильно, — сказал он. — Это твое старое чувство собственной важности. У тебя ее слишком много. У тебя также слишком много личной истории. С другой стороны, ты не принимаешь ответственности за свои поступки. Ты не пользуешься своей смертью как советчиком, и, превыше всего, ты слишком достижим. Другими словами, твоя жизнь такая же каша, как и до нашей встречи.

Я снова ощутил искреннее чувство ущемленной гордости и хотел начать спорить. Он знаком велел мне успокоиться.

— Следует принять ответственность за то, что находишься в этом странном мире, — сказал он. — Мы находимся в странном мире, понимаешь?

Я утвердительно кивнул.

— Мы имеем в виду разные вещи, — сказал он. — Для тебя мир странен потому, что, если ты не утомлен им, ты с ним воюешь. Для меня мир странен потому, что он поразителен, страшен, загадочен и неизмерим. Я хотел убедить тебя принять ответственность за то, что ты находишь здесь, в этом чудесном мире, в этой чудесной пустыне, в это чудесное время. Я хотел убедить тебя в том, что ты должен научиться делать каждый свой поступок идущим в счет, поскольку ты будешь здесь только короткое время. Слишком короткое для того, чтобы увидеть все чудеса этого мира.

Я настаивал на том, что быть утомленным миром или бороться с ним — это общечеловеческое состояние.

— Так измени его, — ответил он сухо. — Если ты не ответишь на этот вызов, ты все равно что мертв.

Он велел мне назвать что-нибудь такое, что захватывало все мои мысли. Я сказал, что это искусство. Я всегда хотел быть художником и в течение многих лет пытался им быть. Во мне еще жило болезненное воспоминание о моем провале.