Карлос Кастанеда, книги 1-3

Я не согласился с ним. Для меня счастье было связано с признанием непрерывности моих поступков и возможности и дальше делать то, что я делаю, особенно если это мне нравится. Я сказал, что мое несогласие не просто банальность; оно вытекает из убеждения, что этот мир и я сам имеем определенную длительность.

Дона Хуана, казалось, забавляли мои попытки сказать что-нибудь осмысленное. Он смеялся, качал головой, почесывал волосы и наконец, когда я заговорил об «определенной длительности», бросил на землю свою шляпу и наступил на нее.

Я кончил тем, что рассмеялся над его клоунадой.

— У тебя нет времени, мой друг, — сказал он. — В этом несчастье человеческих существ. Никто из нас не имеет достаточно времени, и твоя длительность не имеет смысла в этом страшном волшебном мире. Твоя длительность делает тебя боязливым, — сказал он. — Твои поступки не могут иметь того духа, той энергии, той всеохватывающей силы, которые есть в действиях человека, знающего, что он сражается в своей последней битве на земле. Иными словами, твоя деятельность не делает тебя счастливым или могущественным.

Я признал, что боюсь думать о неизбежности смерти, и сказал, что он вызывает во мне огромное беспокойство своими постоянными разговорами о смерти.

— Но мы все умрем, — сказал он. Он указал на холмы вдали.

— Там есть нечто, что ожидает меня наверняка, и я присоединюсь к нему тоже наверняка, но, может быть, ты другой и смерть не ждет тебя совсем?

Он засмеялся над моим жестом отчаяния.

— Я не хочу об этом думать, дон Хуан.

— Почему?

— Это бессмысленно. Если она ждет меня, то почему я должен об этом заботиться?

— Я не сказал, что ты должен об этом заботиться.

— Что же тогда я должен делать?

— Используй ее, сфокусируй свое внимание на связи — между тобой и твоей смертью. Без сожалений, без печали и без озабоченности. Сфокусируй свое внимание на том факте, что у тебя нет времени, и пусть твои поступки текут в соответствии с этим. Пусть каждый из твоих поступков будет твоей последней битвой на земле. Только при таких условиях твои поступки будут иметь законную силу. Иначе, сколько бы ты ни жил, они будут поступками боязливого человека.

— Разве так ужасно быть боязливым человеком?

— Нет. Это не ужасно, если ты бессмертен. Но если ты собираешься умереть, то у тебя нет времени для того, чтобы быть боязливым, просто потому, что твоя боязливость заставляет хвататься за нечто такое, что существует только в твоих мыслях. Это убаюкивает тебя в то время, когда все вокруг спит. Но затем страшный и волшебный мир разинет на тебя рот, а это будет с каждым из нас. И тогда ты поймешь, что твои проверенные пути совсем не являются проверенными. Боязливость не дает нам возможности рассмотреть и использовать нашу человеческую судьбу.

— Но неестественно жить с постоянной мыслью о своей смерти, дон Хуан.

— Наша смерть ждет, и вот этот самый поступок, который мы совершаем сейчас, вполне может быть нашей последней битвой на земле, — ответил он бесстрастным голосом. — Я называю его битвой, потому что это сражение, борьба. Большинство людей переходят от поступка к поступку без всякой борьбы и без всякой мысли. Охотник, напротив, отмеряет каждый свой поступок. И поскольку он обладает глубоким знанием своей смерти, он совершает поступки взвешенно, как если бы каждый поступок был его последней битвой. Только дурак может не заметить преимуществ охотника перед окружающими его людьми. Охотник оказывает своей последней битве должное уважение, и это естественно, потому что его последний поступок на земле должен быть его лучшим поступком. Это понятно. Это сглаживает грани его испуга.

— Ты прав, — согласился я. — Это просто трудно принять.

— Тебе потребуется много лет, чтобы убедить себя, а потом тебе потребуется еще много лет, чтобы соответственно действовать. Я надеюсь только на то, что у тебя осталось достаточно времени.

— Я пугаюсь, когда ты так говоришь, — сказал я. Дон Хуан окинул меня серьезным взглядом.

— Я уже говорил тебе, что это заколдованный мир, сказал он. — Силы, которые ведут людей, непредсказуемы, ужасны, но их великолепие стоит того, чтобы познакомиться с ними.

Он перестал говорить и опять посмотрел на меня. Он, казалось, собирался что-то сказать, но передумал и улыбнулся.

— Разве есть что-либо, что ведет нас? — спросил я.

— Разумеется, есть силы, которые ведут нас.

— Ты можешь описать их?

— Нет, не могу. Разве что назвать их силами, духами, ветрами или чем угодно вроде этого.

Я хотел расспрашивать его дальше, но, прежде чем я успел задать вопрос, он поднялся. Я ошеломленно посмотрел на него. Он встал одним движением. Его тело просто дернулось, и он был на ногах.

Я все еще размышлял, какая необычная ловкость нужна для того, чтобы двигаться с такой скоростью, когда он сухо велел мне выследить кролика, поймать его, убить и поджарить мясо до захода солнца.

Он взглянул на небо и сказал, что мне, возможно, хватит времени.