Карлсдоттир, которая живет на крыше (СИ)

- А разве ты придумала? Твоего отца звали Карло, значит, это имя тебе досталось... ну, как бы это сказать... в наследство!

- Это как? - растерялась я.

- Ну вот представь, что у твоего отца есть какая-нибудь вещь... ну, хотя бы куртка. И он ее тебе подарил. Она твоя?

- Моя, конечно. Но он мне ничего не подарил!

- А вот если он тебе ничего не подарил, а просто умер, а куртка осталась - она все равно твоя, в наследство досталась.

- Но он, может, и не хотел, чтобы она мне доставалась, - заспорила я, мне хотелось разобраться толком.

- Хотел, хотел. Если бы не хотел, то отдал бы ее перед смертью кому-нибудь другому. Карлсон, подтверди, а то она мне не верит!

Карлсон, с интересом прислушивающийся к нашему разговору, с готовностью подтвердил:

- Ага, все правильно. Ты слушай, слушай, она тебе умные вещи говорит!

- Ну вот, - продолжала Бетан, - так и с именем. Отец не успел подарить тебе имя, но свое-то он мог оставить тебе в наследство! Оно твое. По-настоящему, от отца.

У меня закружилась голова. Я так долго жила, считая, что у меня нет имени, и веря, что отец меня не любил. Бетан вдруг перевернула все с ног на голову.

Я не помню, скоро ли Карлсон и Бетан ушли от меня в тот день. Не помню, говорили мы еще о чем-нибудь или нет. Не помню, долго ли после их ухода я сидела на крыше одна, глядя на небо, пока оно не стало из голубого черным...

Когда поздно ночью, после окончания представления, ко мне по пожарной лестнице залез брат, я встретила его вопросом:

- Буратино, ты помнишь нашего отца?

- Папу Карло? Помню, конечно.

Буратино насторожился. До сих пор я избегала разговоров о папе Карло, а если уж случалось - говорила "твой отец", а не "наш".

- Как ты думаешь, Буратино, наш отец любил меня?

Мне трудно было задать этот вопрос. Трудно было выговорить эти слова, настолько непривычными они для меня были. А Буратино вдруг очень обрадовался.

- Конечно, любил, еще как! Ты же девочка, а девочек всегда больше любят, чем мальчишек!

- Правда? - я не могла поверить. Я так привыкла жить со своей обидой, а теперь вдруг оказывалось, что мне не на что обижаться.

Неожиданно я поняла, почему злилась на меня Бетан, жалуясь на своих родителей. А ведь я намного старше ее и дольше нее живу, считая себя обиженной...

- Ну еще бы! Он знаешь как старался, чтобы ты хорошо получилась! Древесину выбирал самую красивую, не то что меня - из первого попавшегося полена. А сколько он возился с крыльями, каждое перо отдельно отшлифовывал!

У меня вдруг перехватило дыхание. Я отвернулась, чтобы брат не увидел, что я плачу. Было совершенно темно, но мы с ним видим в темноте.

- Буратино, братик, - тихо сказала я, - расскажи мне о папе Карло... о моем папе!

Прошел месяц.

Мы с Бетан сидели на крыше. Бетан рассказывала, как они всей семьей ездили в выходные на море. Рассказывала про ветер и волны, про соленые брызги на лице, про чаек...

- Слушай, но ты же все это сама видела наверняка, что я тебе голову забиваю! - вдруг прервала она сама себя.

- Нет, я не видела. Я там не была никогда.

- Почему? - удивилась Бетан. - Это же совсем близко. Что бы тебе стоило туда слетать?

- Да не летаю я никуда. Я тут, на крыше, живу и все.

- А почему? - поразилась Бетан. - Если бы я была как ты, с крыльями и чтобы не бояться холода и еда не обязательно, я бы весь мир облетела, это так интересно! А ты что, прям всю жизнь здесь живешь, на этой крыше?

- Ну не всю, конечно. Появилась я не здесь.

- А сюда как попала?

Мне не нравился этот разговор, я не любила эти воспоминания.

- Ну как... летела куда глаза глядят, пролетала через этот город и решила здесь остаться.

- Тебе здесь так понравилось?

Я задумалась. Да, мне здесь нравится. Я люблю этот город - строгий, серый, сдержанный северный город, так непохожий на шумный и яркий город, в котором я появилась на свет. Наверное, за то и люблю, что непохожий. Тому, кто ненавидит свое лицо и своего отца, трудно любить свою родину.

- А зачем ты улетела из дома?

- Не знаю, - неохотно выдавила я из себя. - Не помню.

- Ну да, -кивнула Бетан понимающе, - ты тогда еще маленькая была... в смысле, только появилась...

Я солгала подруге. Мы с братом - не люди, и я никогда не была несмышленым младенцем. Я помню все с того момента, как первый раз увидела свет - с того момента, как отец вырезал на заготовке большие круглые глаза.

Я помню, как отец изменился в лице и захрипел, роняя из рук резец. Помню, как плакал Буратино. Горе не сблизило нас с ним - брат любил отца, а я не успела узнать и полюбить его.

Помню, как приходили к нам многочисленные соседи. Обнимали Буратино, садились за стол, вспоминали папу Карло... На меня косились насторожено, им не нравилось, что я не плачу и не вступаю в разговоры, а только смотрю угрюмо.

То, что мы с Буратино живые, соседей ничуть не смущало. Ну да, такое хобби было у старого Карло - деревянных кукол делать. Почему живые, почему ходят и разговаривают? Да говорят же, со странностями был старик...