Я убираю паспорта обратно в рюкзак. Из него при этом выпадает листок бумаги – бабочка с номером телефона на крыле. Я не хочу по нему звонить.
Я пишу не отрываясь с тех пор, как поезд отправился из Бармера в Джодхпур.
Слова, слова, слова. Любимые мои слова. Как я умудрилась так долго выжить без них?
Моя новая ручка творит чудеса. Свободно скользит от образа к образу.
Сандип, каким я увидела его в первый раз.
(тощий, ушастый)
Улицы Джайсалмера.
(извилистые, как внутренности морской раковины)
Мина.
(светлокожая и напуганная)
Бариндра.
(спокойный, как река в прериях)
Когда утихнет этот стук.
Когда утихнет этот стук. Голос Акбара до сих пор глухо пульсирует у меня в голове.
Я представляю себе, как Акбар идет по следу Мумаль. Как всматривается в даль пустыни.
Но я-то знаю, что не в одной мстительности дело. Если он пустится преследовать нас, в этом будет и моя вина. Я смотрела в глаза Акбару смелее, чем подобает приличной индийской девушке. Понимала, что не стоит, но ничего не могла с собой поделать. Что-то в нем меня подкупало.
И еще я кое-что знаю: Акбар умел гипнотизировать голосом. Сделать так, чтобы у девушки, которая его услышит, задрожали поджилки.
А еще он думал, что рассмотрел в моих глазах желание.
Он рассказывает мне то, что открыла ему пустыня.
Старший брат. Младшая сестра. Мольба. Назови мое имя. Смех отца. Звон колокольчиков. Пустыня ест детей, которые далеко убегают.
Звенят белые браслеты. Шепчет что-то детский голос. Но никаких лиц, кроме лица Акбара. И такие же, как у него, глаза.
Он плачет от правды, которую открыла ему пустыня. От правды о его семье.
Когда появляется нож, пассажиры, которые до сих пор клевали носом, просыпаются, встрепенувшись, как будто их ткнули его острием. Десяток глаз, моргая, наблюдают, как я отпарываю дно рюкзака. Режу черные ручные стежки, положенные ровно, как рельсы и шпалы.
Женщина напротив поднимает двух маленьких дочек к себе на колени. Мужчина с голым торсом и шерстяным платком на плечах подается вперед, как будто ему интересно, что я отвечу. Брахманский шнур прилип к его потной груди. Старушка щурится и бормочет под нос молитву Шиве.
На дощатый пол падает мой старый дневник. Два десятка глаз жадно смотрят на раскрывшиеся страницы.