Мне интересно, с каким выражением бапу смотрит на Кирана. Не промелькнет ли в его взгляде что-то, что можно истолковать как недоверие. А то вдруг их дружба вошла в число сопутствующих потерь.
Ничего подобного. Бапу становится перед Кираном на колени. Кладет ладони на его босые ступни. В Индии так выражают самое глубокое уважение. Киран кладет руку моему отцу на макушку.
Я, по примеру бапу, тоже становлюсь на колени перед Кираном. Если бы не он, нас бы сейчас здесь не было.
Именно Киран пошел в гостиницу «Рама» и забрал урну с прахом. Больше к его приходу в номере 12 ничего не осталось. Ни обуви. Ни одежды. Чемоданов тоже не было. Про волосы он не упоминал.
Урна стояла на комоде, там, где я ее забыла.
Среди всей
ненависти
злобы
всех разрушений
избиений
поджогов
и осквернений святынь
к урне не притронулся никто.
Никто не посмел
рассыпать прах
оставленного душою тела.
Никто не захотел портить себе карму.
Отец высыпает прах в воду Джамны. Он разлетается в утренних лучах. На небе снова загораются звездочки.
Я опускаюсь на колени и касаюсь сари маты, лежащего у отцовских ног. И наконец понимаю: «Любить друг друга – значит любить Божество».
Мы стоим втроем. Амар. Киран. Я. В первых лучах зари, только-только пробившихся из-за горизонта.
Я воображаю, что Сандип тоже где-то поблизости.
Как тот человек
ниже по течению
который зажигает масляный светильник
и пускает на блюдце по реке
поминая чью-то душу.
Я помню, как мата сказала:
Иногда я воображаю, что все случилось иначе.
Пчела
запертая между
оконных рам
бьется в стекло.
Мата закрывает пианино
не доиграв сонату
прислушивается к дому
тихому как гробница
где слышно только пчелу
бьющуюся об стекло.
Она распахивает окно
пчела улетает
зато прилетает холодный
осенний ветер.
Она оборачивает паллу вокруг шеи.
Для тепла и ни для чего другого.
И тут она видит внизу меня.
Я тоже по тебе соскучилась, мата.
После церемонии я иду вдоль берега. Я обещала бапу, что вернусь через час. И он мне поверил.
В последний раз я прислушиваюсь к гулу индийской речи. Ручейками журчит смех. Долго тянется на одной ноте молитва. Вокруг так много жизни. И слишком много смерти.
Я чувствую на лице слабое дуновение ветерка и смотрю вверх. В воздухе надо мной развевается оранжевая лента. В Индии легко бывает увидеть ветер.
Я смотрю по сторонам.
Из воды решительно, как рассерженный буйвол, выходит высокий мужчина.
Он держит над головой сверток из грубой бумаги. И улыбается во весь рот. Уши немножко слишком оттопырены.
Он приближается ко мне. Белая рубашка липнет к груди. На шее – цветочная гирлянда, как у жениха. Это бархатцы!
Мои руки сами собой тянутся к нему.
Когда он окончательно выходит из мутных вод, я с огромным трудом сдерживаю себя, чтобы не броситься ему в объятия. Я одета по-женски, мне нельзя.
Сандип, тряхнув головой, откидывает назад волосы со лба. Радужные капельки воды летят мне на плечи. Хочется рассмеяться, но на людях приходится соблюдать приличия.
Он снимает с себя ожерелье из оранжевых цветов и вешает мне на шею.
Я все улыбаюсь и улыбаюсь.