Карманный оракул (сборник)

Варя Бутенко переехала к Ване Коркину вот уж два года как; познакомились они в Крыму на отдыхе, где Варя не слишком прибыльно торговала квартирами, а Ваня рассекал на водном мотоцикле, распугивая робкую крымскую природ у. Поманил он ее к себе, и она переехала, перевезла в хмарную Москву сияние серых глаз и загорелые плечи. Хорошо они жили, но в последние два дня не было между ними лада.

– Захватчик ты, имперец, – говорила Варя. – И всегда был имперец.

– Да ведь это же наша земля! – говорил Ваня.

Ему было двадцать два уж, и он читал Старикова.

– Это греков земля и генуэзцев, – не отступала Варя. – Вы договор писали, гарантии давали.

– Так ведь эти же… с Запада… всем, которые по-русски знают, вырывают язык!

– Не вырывают, а гарантируют, москальская твоя башка! Кому ты веришь, Киселеву?

– Это ты веришь Киселеву! – орал Ваня; он подумал про другого Киселева, их много было в Марте Четырнадцатого. – Вы одних олигархов на других сменили!

– Мы?! – аж задохлась Варя и запунцовела смуглым лицом. – Это вы одних олигархов на других сменяли, потому что вы нация рабов, вы угро-финны, а не славяне!

– Ваши славяне за Януковича голосовали, а у нас уровень жизни повысился!

– У вас биржа обвалилась, вам никто теперь не подаст!

– Очень нам надо, чтоб подавали! Мы с протянутой рукой не стоим, сами нефть есть будем!

Набросился на нее, как в первые, бывало, дни. Закипела страсть, как давно не кипела.

– Рабы, – повторяла. – Захватчики.

Цаловались.

4.

Сплотка глав «Ходорковский в Цюрихе».

Сидел, думал.

И так – плохо, и так – нехорошо.

Сказать нельзя, а и не сказать нельзя.

Бегал по комнате, как по камере, смотрел в окно: не видно признаков? Нет, не видно. Так, видно, и помрем в изгнании, не увидев броневика. А – история? а – неотменимые законы? Но тогда – сказать! А если другие законы? если все теперь иное? Договорились же по-пацански… Но – с кем договорились? если уже зашаталось под ним? А меж тем – молчит Запад, глотает, хавает. Меркель – «утратил чувство реальности»? да – ведь слова, все слова. Они этими словами и его поддерживали, пока сидел. А – что могли? да могли уж, верно. Но – сглотнули, схавали и теперь схавают. Постоял среди комнаты, уже чуя под ногами броневик. Да – после-то что, за броневиком-то? Полгода триумфального шествия, а потом опять кровавая каша, и уж никакого бизнеса, конечно. И – еще на тридцать лет один день Ивана Денисовича.

Но не молчалось, толклось, острием наружу пырилось: сказать! Сказать всю правду про зарвавшегося вождя, про экспансию, про братоубийственность… Ведь потому и выкинули, что – боялись: слово его теперь много весило. А – и не было полной веры: история историей, а ведь никогда ж допрежь полностью не повторялась!

Написал название: «К гражданам России».

Перечитал. Стер.

5.

Вскользь по новостям:

«Оскара» да ли за «12 лет рабства» (это сколько ж нам «Оскаров», по заслугам-то!). Обрушился мост под Петербургом. Объявлено строительство моста в Керчь. Союз биатлонистов России выдвинул Кущенко. Гражданские активисты, протестовавшие против войны, получили по пять суток. Оскар Писториус не признал себя виновным в убийстве подруги. Барак Обама заявил, что не хочет конфронтации. Клиника «Он ее!» гарантирует вам подъем всего, что висит.

«Не встает – так уж не встанет!» (Владимир Даль, «Пословицы русского народа»).

6.

И тот, другой, в это время ходил взад-вперед. Но – уже облегчение было. Потому что назад не отыграть. Маленький, жилистый, он один удерживал всю конструкцию, да и – всю державу. Так дума лось ему. И тут уж неважно, большого ли ты ума, предвидишь ли далеко на послезавтра, жалеешь ли кого и почему. Тут – сложилось, обернулось так: ты один, и после тебя прежней России не будет. Что будет – неведомо, но – другая. То ли лоскутное одеяло субъектов, то ли распад по Уралу, то ли Китай с Европой, то ли Нюренберг, то ли – во что никто не верил, и сам Немцов с Навальным не верили, – правовое государство от Калинингра да до Тихого океана. А ее, заповеданную, прежнюю, матричную, предками политую и прочая, – он удерживал один.

И – не удержать ее было без войны. Это знал, чувствовал. По истории читал.

Не то чтобы она гнила без великого дела – гнить она умудрялась и при великом деле, – а просто надо же было как-то съединить, хоть какими-то скрепами скрепить. И когда уже не действует прежняя война, тогда – надобна новая. Все они знали это – и тот, Палкин, и следующий, усач. Она все списывала, все разрешала; и хотя была она первым шагом в воронку, это был единственный ход.

Да ведь – не завтра еще? Завтра-то закричат: на Крым, на Крым! На Львов! на тигров!

На полгода должно хватить, а там вдруг чудо? Везло ему с чудесами. Вдруг еще что рухнет где у них, так, глядишь, и нефть подрастет…