Карманный оракул (сборник)

Объяснений тому много, наиболее очевидное излагал в своей статье один из героев «Орфографии»: борющиеся силы, как правило, взаимно уничтожаются, и всю власть, а равно и все бонусы, получает третья. Не знаю до сих пор, наше ли это российское ноу-хау или один из фундаментальных законов человечества, но в России плодами борьбы двух сил (как правило, почти неразличимых в смысле противности) непременно пользуются те, кого вчера еще не было видно и слышно. Классический пример – тот самый, который разбирается в «Орфографии»: в русской революции схлестнулись монархисты и демократы, а результатами битвы, в которой противники взаимно уничтожились (ибо только друг при друге и могли существовать), воспользовались большевики, ненавидимые и не принимаемые в расчет обеими главными силами. Нечто подобное пронаблюдали мы и в девяностые, когда боролись либералы с почвенниками, а победили чекисты, которых не слишком любили с обеих сторон. Любопытно, что чекисты пользуются почвеннической идеологией и либеральными экономическими методами – то есть у обеих сил заимствуют худшее, зато самое живучее. Пожалуй, большевизм действовал так же: у эсеров он взял идеологическую нетерпимость на грани ригоризма, а у самодержавия всю имперско-бюрократическую структуру; третья сила всегда хуже двух первых уже потому, что главная ее задача – не победа, а приспособление. Вместо идеологии и методологии у нее адаптивные механизмы. Ее задача – удержаться на руинах, ее основной капитал – опыт очередного всенародного разочарования. Ее главный демагогический прием: «Вы же не хотите, чтобы было как раньше?» Вы же не хотите Советского Союза? А девяностых? – это мы постоянно слышим сейчас; получается, что и при СССР, и при Ельцине страна жила – и была – значительно хуже, чем при Путине. (Жила хуже – допускаю, хоть и с оговорками; но «была хуже»?! И кто установил прямую зависимость между «жила» и «была», хотя вся наша история доказывает как будто обратную?) Ровно это же слышали люди двадцатых: по самодержавию соскучились? По разрухе? По тифозным эшелонам? А не соскучились, так терпите сначала НЭП и РАПП, а потом Большой террор.

Какова будет послепутинская Россия – едва ли не единственный интересный вопрос нашего времени, поскольку с Россией путинской все, в общем, ясно. Можно спорить о том, как именно она превратится в послепутинскую, будет ли тут силовой сценарий или, как я предполагаю, обойдется пятидесятыми годами XIX века; будет ли некий аналог Крымской войны (или иного внешнеполитического афронта) или обойдется; будет ли страна гнить еще два, три, четыре года, а то и все десять; это интересно, но не принципиально. Принципиальна, на мой взгляд, даже не «дорожная карта», о которой столько говорят сегодня наиболее оптимистичные оппозиционеры, а хотя бы общая, пусть приблизительная картина этой другой России. Разброс тут, надо признаться, большой. Не исключены крайние варианты вроде череды локальных войн; возможен призванный сверху (хотя маловероятный) «русский фашизм»; говорят и о территориальном распаде – потому что не вся же Россия готова тратить годы на отсрочку жизни, на существование в мертвом и бесперспективном режиме. Но поскольку лучший и худший вариант осуществляются одинаково редко, представим себе обычную цивилизованную смену власти в результате очередных выборов – или мягкую отставку нынешних лидеров под давлением масс по бархатному сценарию в условиях масштабного удешевления нефти. Есть, конечно, вариант, при котором именно Путин возглавит модернизацию страны, разогнав коррумпированное чиновничество, но этот вариант видится мне столь же нереальным, сколь и модернизация России под руководством Романовых. Отыскав сильного премьера вроде Столыпина (что тоже проблематично), они могли бы осуществить назревшие реформы – но на пути у них стояло непреодолимое препятствие: отсутствие легитимности. Народ им не верил и их не хотел, что бы они ни делали. Весьма возможно, что именно Владимир Путин способен разогнать всех (включая остатки оппозиции – от этого он никак не удержится) и объявить тут повальную мобилизационную модернизацию, с затягиванием поясов и строительством шарашек; и это бы даже, может, спасло, но проблема в том, что именно у Путина на это уже не хватает ни легитимности, ни запаса народной любви. Он правит тут слишком долго; ему никто не мешал сделать это раньше; к нему слишком много вопросов; у него не будет новых союзников, поскольку он успел их отторгнуть или распугать; вдобавок он ассоциируется со стабильностью, трижды побеждал на выборах с этим лозунгом, затрепанным кремлевской пропагандой до полной негодности, – и не воспринимается как реформатор. Напротив – он консерватор и тормоз любых реформ, и только за это его по-настоящему любит тот прочный и верный электорат, главная проблема которого – удушающий страх перед реальностью, перед жизнью как таковой. Путин – не реформатор и не может им стать, даже если ежедневные обыски у его ближайшего окружения станут тут единственным новостным поводом, да уже, собственно, и стали.