Кармен

Я вышел сам не свой. Ночь я не спал, и утром был в такой досаде на изменницу, что решился, не видавшись с нею, отправиться из Гибралтара. Но при первом ударе барабана мужество покинуло меня; я взял лоток с апельсинами и побежал к Кармен. Стора окна ее была приподнята, и я видел большой черный глаз ее, высматривавший меня. Напудренный лакей тотчас ввел меня к ней. Кармен дала ему какое-то поручение, и как скоро мы остались одни, она засмеялась диким смехом крокодила и бросилась мне на шею. Никогда не видал я ее прекраснее. Убрана, опрыскана духами… мебель, крытая шёлком; занавесы, шитые золотом… а я — черен и грязен, как разбойник! «Минчорр, — говорила Кармен, — мне хочется все перебить здесь, поджечь дом и убежать в Сьерру». И затем следовали нежности… и потом смех… и потом она плясала и рвала фалбалы на своем платье: никогда обезьяна не делает таких прыжков, таких гримас, таких шалостей! Наконец она угомонилась и сказала мне: «Слушай, поговорим о деле. Я хочу, чтоб он отвез меня в Ронду, где, видишь ли, у меня сестра-монахиня… (тут новый хохот). Мы проезжаем через одно место, которое я тебе скажу. Вы бросаетесь на него, но, — прибавила она с дьявольской улыбкой, — знаешь ли, что надо сделать? Пусть Кривой выйдет первый. Вы держитесь немного поодаль. Рак ловок и храбр; пистолеты у него добрые… понимаешь?» Она снова захохотала, и от этого хохота меня кинуло в дрожь.

— Нет, — сказал я, — ненавижу Гарсию, но он мой товарищ. Со временем, может быть, я освобожу тебя от него, но мы рассчитаемся с ним честно, по-наваррски. Я цыган только случайно, и всегда останусь Наваррцем.

— Ты глуп, настоящий payllo. Ты точно карлик, который считает себя большим, потому что может далеко плевать[19]. Ты не любишь меня; убирайся вон!

Когда она мне говорила: «Ступай вон», я не мог идти вон. Я дал ей слово воротиться к товарищам и дожидаться англичанина; с своей стороны, она мне обещала прикидываться больною до отъезда из Гибралтара в Ронду. Я пробыл еще два дня в Гибралтаре. Она приходила ко мне, переодетая, в гостиницу. Наконец я уехал, но у меня в голове был свои план. Я воротился к товарищам, узнав час и место, где будут проезжать англичанин и Кармен. Данкаир и Гарсия ждали меня. Ночь провели мы в лесу, разложив огонь из сосновых шишек, которые горели чудесно. Я предложил Гарсии играть в карты. Он согласился. Во вторую партию я сказал ему, что он плутует; Гарсия засмеялся. Я кинул ему карты в лицо. Он хотел взять свой мушкетон, но я наступил на него ногой и сказал: «Говорят, ты умеешь драться на ножах; хочешь попробовать со мной?» Данкаир хотел разнять нас. Между тем я уже два-три раза ударил кулаком Гарсию. Гнев придал ему храбрость; он выхватил свой нож, я свой. Мы оба сказали Данкаиру, чтоб не мешал нам. Он видел, что нет возможности нас остановить, и отошел в сторону. Гарсия съежился, как кошка, готовая прыгнуть на мышь. В левой руке держал он шляпу, чтоб отбивать удары, а нож выставил вперед. Такова уж манера андалузцев. Я стал по-наваррски, прямо перед ним, подняв левую руку, выставил левую ногу вперед, а нож держал вдоль правого бедра. Кривой кинулся на меня, как молния: я повернулся на левой ноге, и он ударил ножом в воздух; зато я попал ему прямо в горло, и нож вошел так глубоко, что рука моя была под подбородком Кривого. Я сильно повернул нож, и он переломился. Дело было кончено. Клинок ножа вышел вместе с широкою струею густой крови. Цыган рухнул наземь, как пень.

— Что ты сделал! — сказал мне Данкаир.

— Послушай, — сказал я ему, — мы не могли жить вместе. Я люблю Кармен и хочу быть один. Притом Гарсия быль бездельник, и я не могу забыть, что он сделал с бедным Ремендадо. Теперь нас только двое, зато мы — добрые малые. Хочешь, чтоб я был твоим другом на жизнь и смерть?

Данкаир протянул мне руку. Он был человек лет пятидесяти.

— К чорту эта любовь! — вскричал он. — Если б ты потребовал у него Кармен, он продал бы тебе ее за пиастр. Нас теперь только двое: что же мы можем сделать завтра?

— Я справлюсь один, — отвечал я. — Теперь мне все нипочем.

Мы похоронили Гарсию и перенесли свой бивуак на двести шагов далее. На другой день Кармен и англичанин проезжали с двумя погонщиками и слугой. Я сказал Данканру: «На свою долю беру я англичанина, а ты пугни других; они не вооружены». Англичанин был храбр, и если б Кармен не толкнула его под руку, он убил бы меня. Коротко сказать, я с бою взял Кармен, и первое мое слово ей было, что она вдова. Узнав, как это случилось, она сказала мне:

— Ты всегда будешь lillipendi. Гарсия должен был убить тебя. Твоя наваррская манера драться — глупость, и он убивал не таких, как ты. Вся сила в том, что пришло его время. Придет и твое.

— И твое, — отвечал я, — если ты не будешь для меня настоящей роми.

— Да, — сказала она, — я не раз, гадая на кофе, видела, что нам суждено кончить жизнь вместе. Что ж? пусть будет что будет! — И она ударила в кастаньеты, что делала всегда, когда хотела прогнать от себя какую-нибудь неприятную мысль.