Кармен

— Что тут такое? — спросил я. Нелегко было узнать, что случилось, потому что все работницы принялись рассказывать вдруг. Кажется, раненая женщина похвалялась, что у ней хватит денег купить осла на трианском базаре. «Вот еще вздумала осла покупать! — сказала Кармен. — Ездила бы себе на метле». Та отвечала ей, что на метле ездит не умеет, потому что она не цыганка и не дочь сатаны, а что Карменсита скоро познакомится с ее ослом, когда коррехидор отправит ее прогуляться на нем по городу и пошлет сзади ее двух лакеев, чтоб отгонять мух. «Постой же! — вскричала Кармен, — вот я сделаю на твоей роже водопой для мух…» И вслед за тем ножом, которым резала сигары, нарисовала она на лице ее крест.

Дело было ясное, я взял Кармен за руку.

— Ну, голубушка, — сказал я ей учтиво, — ступай-ка за мной.

Она взглянула на меня и как будто узнала.

— Пойдем, — сказала она с покорным видом. — Где моя мантилья?

Она накинула мантилью за голову, закрыла все лицо, так что виден был только один глаз, и смирно, как ягненок, пошла за солдатами. Пришли в караульню; вахмистр говорит, дело важное: надо отвести в тюрьму. Опять мне велено идти с нею. Два солдата пошли во сторонам ее, я сзади. Пришли мы в город. Сначала цыганка молчала, но в улице Змеи — вы знаете эту улицу, что извивается, как змея, — она спускает мантилью на плечи, открывает свое обманчивое лицо и, обернувшись ко мне, говорит:

— Послушай, молодец, куда это ты ведешь меня?

— В тюрьму, голубушка, — говорю я ласково, как добрый солдат должен говорить с арестантом, особенно с женщиной.

— В тюрьму? Что же со мной будет? Нет, сжалься надо мной. Ты так молод, так добр… — Потом продолжала гораздо тише: — Пусти меня; подарю тебе кусочек bar lacht, с ним все женщины будут любить тебя…

Bar lacht, сударь, магнитный камень; цыгане говорят, что кто умеет пользоваться им, может делать чудеса. Истолките его в порошок и дайте любой женщине выпить несколько порошинок в рюмке белого вина — женщина ваша. Я отвечал ей самым серьёзным образом, как только мог:

— Нечего вздор болтать, надо идти в тюрьму, так приказано.

У нас, басков, выговор такой что испанец легко нас узна́ет; Кармен не трудно было отгадать, откуда я родом. Вы знаете, сударь, что цыгане, не имее родины, бродя по всему свету, говорят на всех языках; Кармен довольно хорошо знала баскский язык.

— Laguna tne bihott arena, товарищ моего сердца, — сказала она мне вдруг, — ты — мой земляк.

Язык наш, сударь, так прекрасен, что когда услышишь его на чужой стороне, сердце так и задрожит… «Я из Элисондо», — отвечал я по-баскски, тронутый звуками родного говора.

— А я из Этчалар, — сказала она. Это в четырех часах от нас. — Цыгане увели меня в Севилью. Я работала на фабрике, хотела заработать денег, чтоб было с чем воротиться в Наварру, к бедной матери, у которой одна подпора я и все именье — садик с двадцатью яблонями. Вот тебе и родина, и белые горы наши! Меня обидели, потому что я родилась не в этой стране мошенников, торгашей гнилыми апельсинами; эта нищие напустились все на меня, зачем я сказала им, что все их севильские фанфароны, с своими ножами, не испугают одного нашего молодца с синим беретом и макилой. Товарищ, друг мой! неужели ты ничего не сделаешь для землячки?

Она лгала, сударь, все лгала. Не знаю, сказала ли она в жизни хоть одно слово правды; но когда она говорила, я верил ей, не мог не верить. Я обезумел, не обращал ни на что внимания и думал, что если б испанцы затеяли дурно отзываться о моей родине, я изрезал бы им лицо так же, как изрезала она лицо работнице. Коротко сказать, я был точно пьяный, начал говорить глупости, и готов был сделать глупость.

— Если я тебя толкну и ты упадешь, земляк, — говорила она по-баскски, — то этим двум кастильским рекрутам не удержать меня…

Я забыл и приказ, и все и сказал:

— Друг мой, землячка, попробуй, и да поможет тебе наша горная Богородица! — В ту самую минуту проходили мы мимо одного из тех узких переулков, которых так много в Севилье. Вдруг Кармен обернулась и — хвать меня кулаком в грудь. Я упал навзничь… Одним прыжком перескакивает она через меня и пускается бежать; мы только и видели ноги… Говорят: ноги, как у баска, — ее ноги стоили многих других… так же проворны, как и красивы. Подымаюсь, бегу за арестанткой, товарищи за мной; но где нагнать ее? Кармен исчезла. Притом все кумушки этого квартала помогали ее бегству, смеялись над нами, водили нас из улицы в улицу, из переулка в переулок. После многих маршей и контрмаршей мы принуждены были воротиться в караульню без росписки смотрителя тюрьмы.

Мои солдаты, чтоб избежать наказания, объявили, что Кармен говорила со мной по-баскски, и правду сказать, не совсем было натурально, чтоб девичий кулак мог свалить сразу такого здоровяка, как я. Дело казалось двусмысленным или, лучше сказать, очень ясным. Как кончился караул, меня тотчас разжаловали в рядовые и отправили на месяц в тюрьму. Это было первое наказание с тех пор, как поступил я на службу. Прощайте, вахмистрские галуны, которые я считал уже своими!