Кармилла

Он пришел к заключению, что подозрение в вампиризме рано или поздно падет на Милларку, бывшую при жизни его божеством. Он готов был рвать на себе волосы. Что страшнее: позволить вампиру творить свои черные дела или допустить, чтобы озверевшая толпа подвергла ее останки жестокой эксгумации? Он сочинил любопытную статью, доказывающую, что после полного уничтожения останков, по окончании двойственного существования, вампира ждет еще более чудовищная участь, и решил спасти свою былую возлюбленную от поругания.

Под надуманным предлогом он совершил поездку на ее родину, сделал вид, что раскопал и уничтожил останки, а на самом деле сровнял с землей ее надгробный памятник. На склоне лет он, по зрелом размышлении, осознал, какое чудовищное злодеяние совершил, и сам испугался дела рук своих. Он письменно покаялся в обмане и оставил планы, позволяющие найти могилу графини. Смерть помешала ему исправить содеянное, и лишь по прошествии многих лет я, его потомок, проследил путь к логовищу зверя.

Мы поговорили еще немного. Он добавил:

– Одним из признаков вампира являются необычайно сильные руки. Когда генерал поднял топор, тонкие пальцы Кармиллы сжали его руку, словно стальные тиски. Но сила его заключается не только в мертвой хватке: когда вампир разожмет пальцы, конечность жертвы немеет. Онемение исчезает очень медленно или остается навсегда.

Весной отец взял меня в поездку по Италии. Мы путешествовали больше года. Однако я долго не могла оправиться после пережитого ужаса. До сих пор у меня перед глазами в разном обличье всплывает она: иногда – веселая томная красавица, иногда – страшный зверь, мелькнувший в развалинах часовни. А временами за дверью гостиной мне мерещатся легкие шаги Кармиллы.

Тайна гостиницы «Парящий дракон»

Глава 1. В пути

В тот достопамятный 1815 год, когда гений Веллингтона в битве при Ватерлоо развеял в прах последние воспоминания о «Ста днях», мне исполнилось двадцать три. Я унаследовал значительную сумму в консолидированной ренте и других ценных бумагах. В Европу, освобожденную от наполеоновского владычества, хлынул поток английских путешественников, стремящихся расширить свой кругозор. Не остался в стороне и я.

Я следовал на почтовых из Брюсселя в Париж, придерживаясь дороги, по которой считаные недели назад армия союзников гнала разбитые остатки наполеоновского войска. Движение на ней было чрезвычайно оживленным. Бросив взгляд вперед или обернувшись, вы непременно замечали вдалеке облачко пыли, отмечавшее маршрут попутной кареты. Навстречу то и дело попадались почтовые лошади, пыльные и загнанные, возвращающиеся на постоялые дворы, откуда они были наняты. Для держателей придорожных таверн наступили жаркие деньки. Казалось, весь мир устремился в Париж.

К сожалению, не могу точно описать место, где начались мои необычайные приключения. Мысли мои были целиком заняты предстоящими каникулами в Париже, и я уделял непростительно мало внимания пейзажу, проплывавшему за окнами кареты. Могу лишь весьма приблизительно сообщить, что место это находилось милях в четырех от окраины живописного городка, название которого я запамятовал.

Часа за два до заката мы поравнялись с экипажем, попавшим в беду.

Карета была цела, но две передние лошади лежали без движения. Форейторы в высоких сапогах распутывали постромки, на помощь им спешили двое растерянных слуг, явно впервые оказавшихся в такой переделке. В окне кареты виднелась прелестная головка в розовой шляпке. На мгновение обрисовалась изящная линия плеч. Я решил взять на себя роль доброго самаритянина: остановил коляску, соскочил на землю и в сопровождении слуги протянул несчастной руку помощи. Увы! Под шляпкой дама носила плотную черную вуаль. Я не разглядел ничего, кроме тонкого рисунка брюссельских кружев.

В тот же миг из окна выглянул худощавый пожилой джентльмен. Он производил впечатление тяжелобольного человека, так как даже в этот жаркий день укутался до самого носа в толстый черный шарф, полностью скрывавший нижнюю часть лица. Джентльмен приподнял шляпу, опустил на мгновение плотный шарф и рассыпался в благодарностях. Говорил он на хорошем французском языке и оживленно жестикулировал.

Помимо успехов в боксе, которому в те годы обучался каждый англичанин, я могу похвастаться разве что хорошим знанием французского языка. Ответ мой, горячо надеюсь, не содержал грамматических ошибок. Раскланявшись, старый джентльмен скрылся в карете, и моим взорам снова предстала очаровательная головка в скромном чепце.

Дама, должно быть, слышала, как я разговариваю со слугой, так как обратилась ко мне на прелестном ломаном английском. Голос ее звучал так нежно, что я снова и снова проклинал черную вуаль, подогревавшую мой романтический интерес.