Карнавал

Сделав выбор, Лиза сразу же забыла о своих прежних поклонниках (с намерением вспомнить потом) и стала вести целомудренный образ жизни. Она даже находила в этом удовольствие, как фанатичные средневековые монахи находили удовольствие в самоистязаниях. Наконец, она просто забыла о своей порочности. Ее память зависела не от количества прошедших лет, и не от того, чем эти годы были полны. Память зависела от того, чем она была полна сейчас.

А сейчас она была полна мечтами. Мечты напоминают спокойное озеро – в том смысле, что использовать его воды можно по-разному. Можно смотреться в них как в зеркало, а можно использовать их для полива.

Лиза предпочитала второе.

Первым делом она под большим секретом сообщила подруге, что собирается замуж. Так как секрет был большим, то он быстро стал известен всем. Лиза проверяла, не станет ли кто-нибудь возражать. Делая важный жизненный шаг, обязательно надо принять меры предосторожности. Дело в том, что жизненные потоки часто оставляют за собой глубокие высохшие русла, в которые ты рискуешь свалиться и сломать себе шею.

Лиза ждала неделю, но возражений не дождалась. Тогда она обиделась на всех своих поклонников и одновременно обрадовалась (обычная для нее противоположность чувств) и стала вплотную заниматься Листом.

Главная сложность была в том, что сам Лист не собирался заниматься женщинами вплотную. Проходили дни и Лиза выздоравливала, без всякого результата. В последний день лечения рыбка, однако, клюнула. Дождавшись, пока Лист посмотрит на нее внимательно, Лиза – одетая в облегающую голубую кофточку и не менее облегающий низ – потянулась, выставляясь напоказ, и томно прошептала: «Ах, любви хочу, ах…» И с этого момента он был на крючке. Дальше все было так просто, что даже неинтересно вспоминать.

Пять лет Лиза прожила, наслаждаясь любовью, и снова заскучала. От скуки она решила родить себе ребенка (муж принимал во всем этом самое невнимательное участие). После того, как передумывать уже стало поздно, она несколько раз серьезно сомневалась в правильности решения и устраивала мужу облегчающие душу скандалы. Кажется, муж стал понимать, что настоящая Лиза отличается от Лизы, видимой невооруженным глазом, как кусок смолы от янтаря. Муж ошибался – Лиза была не смолой и не янтарем, а многополосым смешением того и другого. После каждого скандала она успокаивалась и чувствовала себя очень уютно.

Когда ребенок был похищен (две машины нагло подъехали к больнице, четверо парней нагло взяли ребенка и нагло ушли), с Лизой случилась трехдневная истерика. Но, как всегда, гнусное противоположное чувство преспокойно жило в ее душе. Она даже подумывала о том, что так лучше. Ребенка нет, может, его и не было. Каждый вечер истерика приостанавливалась и Лиза оказывалась способна увлечься очередным кровавым детективом. А ночью истерика начиналась опять.

Выйдя из лечебницы, Лиза стала действовать. Оказалось, что ее лишили не только дочери, но и мужа. Он пыталась узнать что-то в пункте Охраны Порядка, но там ее встретили с высокопрофессиональным бюрократизмом. В конце концов, узнав адрес одного из нужных людей, захватив с собой тайные сбережения, она отправилась давать взятку.

Дверь открыл низенький человечек. Человечек ее сразу узнал.

– Зачем вы пришли?

– За советом, – соврала Лиза.

– Это бесполезно, – сказал человечек, – я ничем не могу вам помочь.

Лиза чистосердечно расплакалась.

– Входите, – сказал человечек, – извините за беспорядок, я живу сам.

Лиза вошла и продолжила плач.

– Я принесу вам воды, – сказал человек.

Лиза почти успокоилась.

– Я вас понимаю, – сказал человечек, – но действительно ничего нельзя сделать.

– А если захотеть? – спросила Лиза. (А почему я должен захотеть? – так должен был ответить человечек по сценарию. Тогда бы все решилось просто. Был еще один вариант, более прозрачный: Лиза говорила, что в долгу не останется – этот вариант она берегла для второй попытки.)

– Даже если захотеть, то ничего нельзя, – ответил человечек.

– Вам легко говорить, – Лиза снова начала плакать, – вы не знаете, что такое потерять дочь.

– Да, – сказал человечек, – не знаю. Но я знаю, что может быть очень тяжело.

– Значит, нет?

– Нет.

Лиза перестала плакать и сразу потухла. Интонация человечка действительно означала «нет». Оставалось только встать и уйти.

– Как жестоко… – сказала она.

Над рабочим столом человечка висел большой календарь с рисунком: Христос благословляет кого-то. Она остановилась.

– Что случилось? – спросил человечек. – Вам плохо?

– Нет, – сказала Лиза, – мне очень плохо. Но зачем он нас спасал?

– Как вы сказали? – спросил человечек.

– Я сказала, что я нуждаюсь в спасении не меньше, чем те люди две тысячи лет назад. Но сейчас Бог предпочитает отдавать на муки чужих детей.

– Подождите, – сказал человечек и взял блокнот.

– Что вы хотите от меня? – тускло спросила Лиза.

– Я хочу записать ваши слова, подождите.

– Какая чушь!

– Дело в том, – сказал человечек, – что у меня тоже была дочь. Но вашу еще можно спасти.

– Сколько? – спросила Лиза.

– Что сколько?

– Сколько мне будет стоить ваша помощь, хоть какая-нибудь?