Карнавал короля Иеронима

Герман чувствовал себя, как во сне, проходя по длинным коридорам под руку с хорошенькой креолкой. Когда они сошли с лестницы, она остановилась и высвободила свою руку.

— Не правда ли, — сказала она взволнованным голосом, — вы не верите тому, что она сказала обо мне?..

— Что у вас доброе сердце?

— Ах, нет, значит, вы не поняли ее слов, — воскликнула молодая девушка, видимо, обрадованная, и прямо взглянула на него своими большими глазами. — Какая она злая женщина! А я все-таки буду учиться немецкому. Брат мой также желает этого; я живу у него, хотите, зайдите к нам, вы должны представиться моему брату, он уговорится с вами насчет моих уроков…

Она говорила торопливо и со свойственной ей живостью быстро сняла перчатку с правой руки и начала наматывать ее на свой веер. Герман, не понимая причины ее робости и того волнения, в каком она, очевидно, находилась, молча стоял перед ней. В следующую минуту, желая заручиться его согласием относительно немецких уроков, она протянула ему руку. Герман вздрогнул, почувствовав прикосновение ее нежной, как бархат, кожи, он не знал, что делать с маленькой, протянутой ему ручкой, наконец в смущении наклонился и поцеловал.

Адель быстро отдернула свою руку.

— Вот вы дали мне слово, не забудьте этого, — сказала она, слегка ударив его перчаткой.

Герман приободрился и схватил перчатку, которую она не хотела выпустить и тянула к себе. Оба засмеялись. Свет, падавший из широкого окна, освещал стройную фигуру девушки, ее смуглое личико с алой окраской нежных щек. Только теперь, стоя так близко около нее, он мог разглядеть живую игру ее лица, по, которому можно было предположить в ней пылкую, увлекающуюся натуру.

— Брат мой, — шепнула она ему, — очень любит немцев, я люблю брата и разделяю его вкусы. Госпожа Сала объявила мне: «Мадемуазель Ле-Камю вы не будете брать этих уроков!»… А вы все-таки будете учить меня немецкому языку, хотя, по-видимому, и не отличаетесь любезностью! Увидим, мадам Сала, чья возьмет!..

Креолка засмеялась веселым смехом и ласково прильнула к плечу Германа. Он уже готов был заключить ее в свои объятия, но в эту минуту вверху на лестнице послышались чьи-то шаги, Молодая девушка быстро отскочила в сторону, в руке Германа осталась перчатка, он в смущении бросился на улицу.

V. Давнее горе

Герман, не помня себя от счастья, бессознательно шел по оживленным улицам и неожиданно очутился перед квартирой Рейхардта. Что привело его сюда, он сам не мог дать себе ясного отчета и, только несколько минут спустя, припомнил, что хотел переговорить со своими друзьями относительно совета, данного ему генералом Сала и его супругой, чтобы он немедленно представился генерал-директору полиции. Маленькая перчатка была все еще в его руке, он с улыбкой спрятал ее в карман своего жилета и прошел в комнату Луизы, так как ее родителей не было дома.

С первых же слов Герман заметил, что пришел не вовремя; Луиза имела какой-то особенно печальный и торжественный вид, глаза ее были заплаканы. У нее на коленях лежала рукопись в красивом переплете из голубого сафьяна. За цветочной вазой был поставлен чей-то портрет, на который Луиза набросила носовой платок, как только услышала шаги Германа.

Она пригласила его сесть и с принужденной веселостью спросила его:

— Что с вами случилось? Вы чем-то взволнованы?

— Ничего особенного, милая Луиза, — ответил он, — или, лучше сказать, из немецких уроков ничего не вышло. Я сейчас был у генерала Сала…

— В самом деле? — воскликнула она. — Знаете ли, что это меня искренно радует…

— Меня также! Как-то легче стало на сердце, а вы и прежде были против моих уроков…

— Но, мне кажется, мой дорогой друг, что вы не совсем довольны этим, — сказала Луиза, пристально взглянув на него, — не падайте духом; кто хочет пробить себе дорогу в свете, тот должен знать, что встретит не одно препятствие. При вашей молодости, вы можете смело рассчитывать, что счастье рано или поздно улыбнется вам. Я советую во всяком случае откровенно рассказать отцу моему, чем они оскорбили вас…

— Оскорбили! — повторил он с удивлением. — Ничуть… напротив!

Он замолчал, вспомнив сцену у лестницы, ему не хотелось упоминать о креолке в разговоре с Луизой.

— Значит, вам было приятно с ними… Впрочем, я не сомневалась, что их отказ будет в приличной форме… Но я не ожидала, что какая-нибудь любезность со стороны этих французов может в такой степени взволновать вас, вы моложе душой, чем я думала.

Герман покраснел, ему живо припомнился прием у генерала Сала и его обращение с молодым бароном. Он до малейших подробностей описал всю сцену, которой, по мнению Луизы, было совершенно достаточно, чтобы взволновать такого молодого и неопытного человека, как Герман.