Карнавал короля Иеронима

Тереза остановилась, потому что в эту минуту раздался рожок почтальона, и к дому подъехал дорожный экипаж, запряженный тройкой лошадей. Началось прощание: гости наперебой высказывали различные пожелания молодым, мать и сестры плакали, сам Энгельгардт, бледный и взволнованный, печально простился с зятем и дочерьми. Наконец путешественники заняли свои места, опять затрубил рожок почтальона, лошади тронулись, экипаж скрылся из виду.

— Пора и нам домой! — сказал Бюлов жене. — Гости в такие минуты стесняют хозяев своим присутствием. Уйдем скорее, прощаться нечего!

Примеру Бюловых последовали многие из гостей, в том числе Лина и Герман. Оба были смущены словами Терезы, в которых заключался явный намек на то, что они так тщательно скрывали не только от посторонних, но и друг от друга. Они шли молча всю дорогу, и, только войдя в дом, Герман решился заговорить со своей названой сестрой.

— Ты скоро уедешь, Лина, — сказал он, — расскажи мне, что было на последних совещаниях Прусско-гессенского союза? Тебе, вероятно, приходилось слышать о них.

— Сделай одолжение, Герман, не напоминай мне об этих собраниях. Я поневоле должна была принимать в них участие, потому что они не раз происходили на нашей даче. Пришлось для этого приготовить залу нижнего этажа и самой заботиться об угощении, чтобы не вошел кто-нибудь из прислуги. Недавно в этой самой зале сидел у меня король, а тут я видела его врагов, которые готовили ему гибель. Воспоминание об Иерониме могло бы, по-видимому, расположить меня в их пользу, но, к сожалению, я не могу одобрить те средства, какими они хотят достигнуть цели и о которых говорят, не стесняясь, под влиянием страсти. Хуже всех подполковник Эммерих! У меня сердце замирает от страха, когда я слушаю его дерзкие речи, я уверена, что он погубит дело своей беспардонностью! Одна мысль, что ты или Людвиг можете поплатиться жизнью за него, приводит меня в ужас…

При этих словах молодая женщина заметно побледнела.

— Что с тобой, Лина? Можно ли так поддаваться игре фантазии! — сказал Герман, взяв ее похолодевшую руку.

Она с улыбкой взглянула на него, затем печально опустила голову. В глубине души она ясно сознавала, что это не игра фантазии, а с ней случилось то, что бывает с самыми благородными людьми под влиянием страсти. Она мысленно задала себе вопрос: кого из двух — Германа или Людвига — она согласилась бы потерять, если бы ей предоставлен был выбор?

— Оставим этот разговор, Герман! — сказала она, вставая с места. — Он слишком тяжел для меня: благодаря этому безумному предприятию мне придется испытать еще немало огорчений и горьких минут…

Она открыла дверь в кухню и спросила:

— Не знаешь, мама, приехал экипаж или нет?

— Только что приехал! — ответила мать, которая была занята приготовлением обеда.

— Неужели, Лина, ты уедешь сегодня в Гомберг? — спросил Герман.

— Да, это необходимо! Я и без того осталась долее, нежели предполагала. Завтра Людвиг выедет ко мне навстречу.

— Подожди немного, я приготовил тебе подарок!

Он пошел в свою комнату и принес красиво написанную тетрадь.

— Это «Пир» Платона, переведенный мной, — сказал он.

Лина была тронута его вниманием:

— Какой ты милый, Герман, нельзя было придумать лучшего подарка! Тебе, вероятно, пришлось долго сидеть за этим. Не правда ли?

Она протянула ему руку в знак благодарности.

— Это было для меня хорошее время, Лина! Мне все казалось, что ты сидишь передо мной, и я мог повторять слова дуэта: «С тобою жизнь для меня блаженство!..»

— Зачем ты говоришь это, Герман?! — прервала она в смущении и, чтобы он не видел выражения ее лица, прижалась к его плечу.

Герман не мог долее владеть собой и в безумном порыве охватил ее обеими руками, покрывая поцелуями ее лицо и шею. Наконец она вырвалась из его объятий и сказала раздраженным голосом:

— Я никогда не подам тебе больше руки, Герман… Ты отравил лучшую минуту моей жизни.

— Ты права, Лина, — ответил он печально. — Это случилось помимо моей воли и против моих убеждений! Прости меня, не подавай мне больше руки — только теперь в знак прощения, позволь пожать ее в последний раз.

— Хорошо, — сказала она, протягивая ему руку. — Но дай мне слово, что ничего подобного не случится впредь! Быть может, мы имеем право любить друг друга, потому что это не в нашей власти, но я никогда не буду принадлежать тебе, и наша любовь должна остаться платонической… Заверни свою рукопись, я пойду к матери.

Герман начал машинально заворачивать свою тетрадь в бумагу. Вошла Лина с матерью и простилась с ним. Он проводил ее до экипажа и поспешно ушел в свою комнату, чтобы избежать беседы со словоохотливой хозяйкой. Он чувствовал себя глубоко виноватым перед Людвигом; и никогда еще разлука с Линой не была так тяжела для него, как теперь; ее слова, что «она никогда не будет принадлежать ему», болезненно отзывались в его сердце.

VIII. Вступление в новую должность

Герман не мог долго предаваться грустным размышлениям, потому что для него началась новая жизнь, и ему пришлось вступить в отношения с незнакомыми людьми.