Карнивора (СИ)

Еще в бытность безвестным магом с плохим пьентажем Марика насмотрелась в деревнях всякого — но никогда раньше ей не приходилось видеть столько доказательств безбрежной человеческой ярости и жестокости. Она могла стать относительно равнодушной к виду крови и раскореженного тела — но каждый раз вспоминала о том, кто нанес этот удар. Что он в этот момент чувствовал? О чем думал?

«Ни о чем, — бурчал Харц, методично зашивая очередной вспоротый живот. — Ни о чем они в этот момент не думают. Иначе бы давно уже никто не воевал».

Первое время Марика только наблюдала за тем, что делает хирург. Ее завораживала уверенность, с которой он смотрел на непонятное месиво и видел там четкую систему, которую нужно было вот здесь пережать, вот здесь подрезать, вот здесь зашить… Да, Марика учила в школе анатомию, присутствовала на вскрытиях — но там тело лежало спокойно, все органы были целыми и на своих местах, и никто не собирался в любой момент умереть. Понадобилось много самых разнообразных ранений, чтобы Марика научилась видеть так, как видел Харц. И еще больше, чтобы она наконец рискнула спросить:

— Ты можешь меня… научить?

Харц, который в этот момент усердно жевал — дело было за ужином — удивленно сглотнул:

— Чему?

— Хирургии.

Наверное, если бы Харц не успел прожевать до того, он бы поперхнулся.

— Малец, ты хочешь, чтобы я взял и научил тебя тому, чему сам учусь всю жизнь?

— Не всему и сразу, — пожала плечами Марика. — Хотя бы азам. Я мог бы помочь.

— Ты и так помогаешь будь здоров, — буркнул Харц, отправляя в рот очередной кусок мяса. Марике удалось приманить кролика, вспомнив, чему ее учили Дора и Кейза, и у них с Харцем и сестрами был поистине королевский ужин из вареной крольчатины.

— Пожалуйста, — просто попросила Марика.

Харц тяжело вздохнул — а на следующий день сказал:

— Можешь еще приманить какую животину?

— Зачем? — удивилась Марика.

— Продырявим — будем зашивать.

Марика вздрогнула.

— Я не собираюсь мучить ни в чем не повинное животное, — холодно возразила она.

— Ага, хочешь сразу на людях практиковаться? — ухмыльнулся Харц. — Да не смотри ты волком. Прирежем зверушку — а потом и зашьем. Оно, в общем, без разницы, и на апельсинах можно тренироваться. Да сейчас не сезон.

* * *

Потом, много лет спустя, она вспоминала эту войну — и понимала, что, возможно, никогда в жизни не была настолько на своем месте. Она делала то, что умела лучше всего, и ужасу, глупости, бессмыслице происходящего ее руки постоянно могли что-то противопоставить. Что-то важное и ценное.

Посреди однообразной муштры и суровых законов войны они с Харцем шутили и творили, придумывали и узнавали новое, радовались и огорчались. Да, огорчались — потому что циничный, резкий, невозмутимый Харц начинал страшно ругаться, когда кто-то умирал у них на столе. Он проклинал все на свете, кричал, топал ногами и иногда даже бросался инструментом — один раз Марика еле увернулась от скальпеля.

Только однажды они с Харцем просто молчали, глядя на мальчишку, которого к ним принесли уже мертвым. Этого парня они уже вытянули с того света несколько недель назад — но, видимо, судьбу было не обмануть. Закончив с остальными, они достали с воза бочонок, который Харц держал для обработки инструмента, ушли подальше от лагеря и не возвращались, пока от бочонка не осталась половина. На утро у обоих раскалывалась голова — но оба знали, что в таких случаях надо делать. В конце концов, они были хорошими лекарями.

* * *

Ди Спаза недолюбливал мага — но, сказать по правде, а кто мага любил? Кроме Харца и сестер ордена с ним и не разговаривали особо, разве что когда подносили раненых, а тогда не стоило попадаться магу под руку. Точнее, на глаза — потому что самым неприятным был его взгляд, холодный и яростный одновременно, пробирающий до печенок…

Однако у ди Спазы, который раненых не подносил и вообще в повседневной жизни с магом не сталкивался, были свои причины того не любить. Потому что смыслом жизни графа были порядок и послушание, а маг нес беспорядок и несуразицу. Потом, правда, оказывалось, что речь шла лишь о другом, непривычном и сложном порядке. Но это было потом.

А сначала…

Сначала лицо ди Спазы вытягивалось, проницательные зеленые глаза впивались в собеседника, как ядовитые змеи, и он тихо шипел:

— Что-о-о?

— Сказал, чтобы несли к ним с поля всех, — пробормотал несчастный Гузо, которого отправили доложить. — Всех… подряд.

Ди Спаза еще раз сверкнул глазами, но ничего не ответил и стремительно зашагал туда, где в ожидании сражения был развернут шатер медиков. Изнутри неслась ругань Харца:

— Кроликов, значит, тебе жалко?! А людей — нет?

— А если их оставить как есть, то им, конечно, будет от этого куда лучше!

— Мы не можем брать всех! Даже если сделать вид, что ты не угробишь тех, кого возьмешь сам — кто будет помогать мне? Скольких угроблю я, потому что они будут извиваться, как ужи на сковородке, пока ты будешь шинковать своих?