Карниз

Кровать у Ии была немногим шире больничной, ведь спала она там одна. Она хотела сказать Иннокентию, что ничего будоражащего воображение в той давней больничной сцене не было. Ее качало от недосыпа, усталости и нервов, вот и хотела полежать с закрытыми глазами хоть десять минут. Но ничего не сказала, потому что он, наверное, представлял себе ту кровать, когда прижимался к ней в этой.

Он так и уснул на ней, и спал, причмокивая губами во сне, может быть, прогоняя ее с больничной койки от Папочки, а она еще долго смотрела в потолок и гладила его по спине.

Под утро ей приснилось, что в дверь кто-то стучится, а дверь оказалась прямо у изголовья кровати. Ее качало и потряхивало, началось землетрясение. Она сжала руками плечи Иннокентия, чтобы разбудить его и бежать из дома. Но, проснувшись, поняла, что об стену стучит спинка кровати, толчки локализуются в ней одной, а Иннокентий никуда бежать не собирается, хотя очень похож на бегуна: лицо сосредоточенно, тяжело дышит, как при забеге на длинную дистанцию.

– В МАПО опоздаешь, – шепнула она ему и прижала к себе еще крепче.

«Ма-по, ма-по, ма-по», – выстукивали старые хозяйские часы, висящие на стене, громким скрипом с ними переговаривалась узкая кровать, звонил ее телефон Папочкиной мелодией, укоризненно и кратко пиликал его айфон, пищал скайп в компьютере, громыхал лифт, фырчали под окнами разбуженные машины, переругивались собачники и здоровались собаки. Но в МАПО Иннокентий все же не опоздал, о чем и сообщил Ие вечером, когда она встречала его на «Чернышевской».

В родительской квартире у Иннокентия в Купчино оказалось много книг, пустой холодильник, большая кровать и старая кошка, которая сдавалась вместе с квартирой добрым людям, пока хозяева отсутствовали. Родители величали кошку Марфа, но Иннокентий сказал, что всегда звал ее Масяня.

Наверное, в молодости Масяня была пушиста, но сейчас облезла то ли от старости, то ли от скаредности квартиросъемщиков, экономивших на ее пропитании, невзирая на просьбу хозяев кормить кошку хорошо и покупать витамины, за что те снимали с постояльцев необходимость платить коммунальные платежи, раз уж сдают жилье «с обременением». Однако суммы в квитанциях все увеличивались, а питание Масяни все ухудшалось и, наверное, совсем сошло бы на нет, если бы хозяева, освоившие современные технологии, не просили жильцов время от времени показывать им кошку в скайпе.

– Совсем спятили, что же с собой ее не взяли, – ворчали жильцы, не зная, что им досталась кошка-путешественница с неспособным к адаптации организмом.

Сразу по прибытии в жаркую страну она легла на пол у входа и упорно не покидала выбранного места несколько месяцев, молчаливым укором выражая свое несогласие с переездом. Кошка худела, хирела, разучилась мурлыкать и урчать днем, зато душными ночами взяла моду тихонько подвывать с тоской волка, жалующегося на жизнь среди заснеженных среднерусских равнин.

Вызванный ветеринар не нашел у кошки ничего, кроме тоски по дому, которую и у людей-то неизвестно как лечить, что уж говорить о животных, и предложил усыпить ее, если она мешает хозяевам. На семейном совете было принято другое решение, и в одну из командировок Иннокентия кошка вылетела вместе с ним обратно в Петербург.

Неизвестно, чем закончилось бы возвращение на родину для Масяни, если бы Иннокентий не приехал вновь – на этот раз надолго. Вероятно, сам того не зная, он спас Масяню второй раз – так же случайно, как и в первый, когда был в гостях у однокурсника и, выйдя из дома, услышал, как возле мусорных баков пищит котенок. Он рассчитывал, что котенка услышит и вызволит вышедшая из соседнего подъезда девушка, но она только оглянулась и еще быстрее пошла прочь. Пришлось ему засучить рукава и отодвигать старый телевизор, венчающий зловонную кучу, завалившийся на бок и уже почти придавивший котенка.

Теперь своей плешивостью и приверженностью петербургскому духу кошка и впрямь стала напоминать мультипликационную героиню его юности – девицу Масяню. Разве что шуток не понимала.

Масяня потерлась о ногу Иннокентия и уставилась на Ию с подозрительностью опытной пенсионерки, но, поскольку привыкать к новым людям ей было не впервой, вскоре перестала обращать на нее внимание.

Они скрывали от Папочки переезд Ии в Купчино, но недолго.

– Это я вас познакомила, дважды, вернее, моя печень, – гордилась Папочка и поглаживала правый бок, будто сообщая давно зарубцевавшемуся шраму приятные известия.

После защиты диссертации был банкет, на котором Ия с интересом приглядывалась к новому для нее миру – не медицинскому, миру загадочных людей – гетеросексуалов.