Карр

Озарение пришло, как это обычно бывает, неожиданно: он рванулся к своему давнему знакомому валуну Тоолбуусу; тот по прошествии всех этих лет врос уже порядочно–таки в землю и весь был покрыт лишайником; однако же, найти его можно еще было без труда. Карр, зажмурив глаза, как был, в своем драгоценном, такою ценой сотворенном для себя воплощении, бросился к нему и в него, как делал некогда. К его неописуемому облегчению — еще одно сугубо земное чувство? — тело его последовало за ним, не совсем легко и охотно, но все же протиснулось в покойную и прохладную плоть камня и растворилось в ней, так же, как растворился и он сам. И дело, вероятно, было в том, что изгнанная из него жизнь более не мешала ему, безжизненное, оно легко становилось частью неживого. Здесь, был уверен Карр, оно может храниться неограниченно долго, пока он сам будет странствовать; вот только… удастся ли потом извлечь его отсюда? и не повредить при этом? С отчаянной решимостью он выпростал наружу лишь самого себя — призрачный контур, о который, однако же, спотыкается и в котором портится, как вода в грязном сосуде, солнечный свет. Затем он вновь погрузился в каменную плоть валуна; без труда, к своему удивлению, нашел растворенное в ней тело; погрузился также и в него. Затем попытался выбраться вместе с ним — это оказалось немного сложнее, чем он думал — тело все время соскальзывало — но все ж таки возможно. Карр возликовал.

* * *

Его путешествие не составило, как и можно было ожидать, ничего особенного. Карр поступил, как поступил бы любой, обладающий крупицею здравого смысла: преодолевая земное притяжение — он уже давно знал, как это называется — он поднимался все выше и выше, пока на ставшем сильно круглиться горизонте не разглядел полоску глади, судя по редкому блеску — водной. Он догадывался, что это и есть та цель, к которой его направляли — реки, даже крупные, он оставил без внимания, далеко под собою. Дальнейшее было делом нескольких часов. На рассвете следующего дня он уже находился (про себя он начинал думать — «стоял») на узкой полосе песка и гальки, омываемой холодным прибоем. Карр просто стоял и ждал; чего именно — ему не сказали, а самому ему было все равно. Он «простоял» так все утро; поднявшееся солнце даже в зените висело не слишком высоко, и почти не грело; это его также не заботило. Наконец подошел вечер, очень светлый, мало отличавшийся от утра, затем ночь, также какая–то жидкая, серая. И тут он вновь почувствовал, что устал. Он не стал размышлять об этом странном деле, а просто погасил взор свой и провалился в ставшее уже привычным забытьё.

И вдруг увидел сон, первый в его жизни.

Даже нет, конечно, не сон, а только фрагмент то ли сна, то ли какого–то видения, будто бы не стоит он на берегу, а выходит из волн, теплых, плещущих под пылающим прямо над головою жарким солнцем. Он имеет облик: багряная чешуя покрывает все его могучее и прекрасное тело, и семь гордых голов, возвышающихся на семи высоких, как колонны, и также могучих шеях, и десять острых, как осколки кварцита, рогов венчают их. И восседает почему–то на спине его странное двуногое существо — даже сквозь чешую ощущает он прикосновение нежной плоти к его перекатывающимся могучим спинным мышцам. Голова существа покрыта густой и очень длинной шерстью, спускающейся далеко вниз, и… — лицо? его обращено вперед, куда выходит Карр из теплых вод, и глаза на том лице пылают тем же черным негасимым огнем!

…Наутро все повторилось, как и накануне — солнце взошло, село, настала призрачная, чуть сероватая, ночь. Но спать ему уже не хотелось, и ничего особенного он уж не видел. Проведя так несколько недель, он решил, что более от него ничего не требуется, и вернулся назад, к месту своего, ставшего уже ему привычным, убежища. Достав из глуби валуна свое драгоценное тело, он влез в него, растянулся прямо посреди небольшой полянки, где мало–помалу врастал в землю валун, и уснул на несколько лет. За все это время никаких более снов или видений ему не было.

* * *

Так Карр обрел свое земное бытие и облик — в котором его знали, почитали и боялись на протяжении многих веков.

* * *