Карр

…Уже к полудню место страшной вивисекции, опустевшее еще на рассвете, совсем утратило признаки жизни: трава и листья на деревьях даже не пожухли, но стали сухи и ломки, как стекло; при малейшем прикосновении, даже дуновении ветра, они рассыпались в почти невидимую глазом коричнево–серую пыль. Вскоре вся поляна поблекла, затем почернела, как пожарище; казалось, самая земля утратила свое естество и отказывалась давать новую жизнь хотя бы залетевшим случайно издалека семенам трав — мертвыми оставались они, ложась на эту поруганную, пережившую более, чем она могла выдержать, и оттого обезумевшую и потерявшую жизнь почву. Прошло лето, заморосили дожди, превратив ее в месиво серо–черной грязи, затем холод зимы сковал ее на время, и следующей же весною то место навсегда стало гиблым, его далеко обходили звери, и даже птицы старались не пролетать прямо над ним — черной, почти совершенно ровной язвой среди зелени деревьев летом, или белизны покрывающего их снега зимой — и забирать влево или вправо…

* * *

Карр после той ночи по укоренившейся уже у него привычке завалился спать в какую–то берлогу, выгнав из нее предварительно неведомого ему довольно крупного зверя; понадобился для этого один лишь только взгляд пылающих черным пламенем глаз. Все же показалось ему там тесновато и грязно; но чувствовал он себя, однако, таким уставшим — и это ранее было ему неведомо — что не стал обращать ни на что внимания, включая сюда явное отсутствие так необходимой ему доли гармонии и эстетики, и проспал, вернее, забылся бесчувственным сном без сновидений долгие трое суток.

Очнулся он от ощущения подступившей угрозы. Еще не открыв глаза, он понял, что, несмотря на все ухищрения, новое тело, оставшись без его присмотра и заботы, уже готово распасться и расползтись ошметьями быстро тухнущего мяса; не открой он глаза тогда — через несколько часов ему уж нечего было бы открыть. Однако сейчас не было еще поздно. Он поспешно выбрался из своего логова, пошатнулся, ибо сказывалось пока отсутствие привычки к такого рода передвижениям, но все же удержался и стал спешно приводить себя в порядок. Все было не так страшно, как ему сперва показалось. Он прошелся внутри себя по всем мышцам и связкам; особое внимание уделил тем, что были только недавно срощены из разнородных тканей и оказывались, таким образом, наиболее уязвимы. Бережно, но уверенно, как опытный музыкант, пробежался по нервам, успокаивая их поднимающееся гуденье. Он напоил свою новую оболочку, каждый ее теперь навеки безжизненный нерв, каждую мышцу и каждое сухожилие силою, спешно зачерпнутой в хорошо ему известных и от века питавших его призрачное существо далеких кладезях мрака, и от этого все внутри вновь пришло в тщательно соблюдаемый им порядок. Теперь от этого порядка, — подумал он, — зависит и сама его жизнь, ибо потеряв свою органическую оболочку, он будет извергнут отсюда — неизбежно и уже окончательно; о том, что последует за этим, ему и думать не хотелось.

Какое–то время (с десяток лет) пребывал Карр в некотором беспокойстве, полагая, что теперь слишком большая часть его внимания будет рассеиваться просто на поддержание целостности этой земной оболочки — при том, что с каждым годом она нравилась ему все более и более: тело налилось силой и грацией, каждое движение так и поражало своею плавностью и грозной красотой; члены и органы окончательно смирились друг с другом и своею участью и уже не помнили, что были некогда частями разных существ, подчас даже враждебных друг другу; стали дивно соразмерны, умелы и послушны его воле.

Однако же настал день, когда он ощутил пришедший издалека, из его прошлой жизни, от его темных повелителей, недоступный восприятию кого бы то ни было в этом мире, кроме лишь его одного, приказ — отправиться, притом немедленно, куда–то, тоже далеко от его нынешнего прибежища — куда–то, где плещется много соленой воды (он до той поры не знал, что ее может быть так много, и что она бывает соленою), и — просто стоять, смотреть вдаль и слушать. Как долго? Чего ждать? Ответа не было. Он заметался — было ясно, что в нынешнем своем, скроенном наобум, без расчета на дальние путешествия, теле ему не добраться куда приказано, тем более — немедленно. Тут надобно, отринув все земное, переноситься чрез время и пространство в прежнем его призрачном обличьи… бросив свое творение на невесть какое время?! Что будет с ним? То есть, ответ на этот вопрос он теперь знал — ничего уже не будет, не найти будет даже следов его по возвращении. Можно было бы, конечно, начать тогда все сначала, но почему–то самая эта мысль показалась Карру ужасной. Опять? Сначала?!