Карта императрицы

Карл Иванович проследил, пока мальчишка прошлепает босыми ногами к окну, и только после этого направился к письмоводителю и что-то шепнул ему на ухо. Письмоводитель выскользнул из дверей кабинета.

Вирхов же остался стоять, прислушиваясь к Клавкиному торопливому бормотанью.

– Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи помилуй, Господи помилуй...

Не прошло и пяти минут, как в кабинете появился в сопровождении письмоводителя Роман Закряжный, смиренный и кроткий.

– Ну что, Роман Мстиславович, – как вам наши казенные деревянные пуховики? – Вирхов вглядывался в исхудавшее костистое лицо портретиста.

– На все воля Божья, господин Вирхов, – ответил Закряжный. – Видно, прогневил я силы небесные образами супостата...

– С Господом Богом разбирайтесь сами, без меня, – сказал как можно ласковее Вирхов. – А вот ответьте мне, голубчик, много ли вам надо молиться, чтобы простить злодея, уничтожившего ваши полотна?

– Я его уже простил, – тихо заверил Закряжный.

– Вы убеждены в этом?

– Совершенно. Если встречу его на путях земных, облобызаю по-братски и в ноги поклонюсь... Избавил от морока, колдовства, служения Антихристу.

– А я бы с удовольствием посмотрел на эту вашу встречу. – Вирхов, придвинулся поближе к Закряжному. – Видите ли, сударь, поджигатель ваших полотен находится здесь – вон мальчишка стоит у окна, Клавдием зовут. Во всем признался.

Художник перевел взгляд к окну и стал разглядывать курчавого губошлепа. Вирхов нутром чувствовал, что Закряжный пока еще далек от ярости и жажды мщения.

– Сам бы он, конечно, не додумался, отец науськал, угрожал расправой...

– А почему он поджигал мои картины? – спросил кротко портретист.

– Его отец был пациентом желтого дома, во всех своих бедах винил Вдовствующую Императрицу... Вот ее дворец да опекаемые ею учреждения и стали жертвой, а в них ваши полотна, которые так легко воспламеняются.

Карл Иванович говорил долго и сбивчиво, обращая внимание лишь на то, чтобы художник не бросился и прямо здесь не прибил трясущегося от страха воришку.

– Это судьба, – сказал наконец дрогнувшим голосом Роман Закряжный.

– Да, да, судьба, рок, провидение, фатум... – подхватил Вирхов. – Я вижу, господин Закряжный, вы действительно очистились духом, кротки стали, аки агнец Божий...

– Это – судьба, – повторил Закряжный. – Господин следователь, позвольте мне взять этого мальчишку на воспитание.

Вирхов поперхнулся и уставился на художника.

– Предстоит судебное разбирательство, господин Закряжный, и будущее ребенка еще под вопросом.

– Посодействуйте, Карл Иваныч, замолвите словечко, век Бога молить за вас буду, – с необычной горячностью обратился к Вирхову живописец. Я вам не все рассказал о себе. Умолчал о позорных страницах жизни своей. Но Бог взял – Бог и дал.

– Выражайтесь яснее, господин Закряжный, – перебил его Вирхов.

– Видите ли, в юные годы свои соблазнил я некую девицу непорочную, да страсть к художеству пожирала меня, уехал я в столицу, поступил в Академию... Забыл про нее... А она, оказывается, брюхата была... Потом узнал, что растет у меня сын, да чахлый, болезненный... Долг христианский исполняя, не оставлял я заботами женщину несчастную с чадом моим на руках, тайно переплавлял им деньги, вырученные за свои работы. Но, видимо, грех мой был более искупительных усилий... Умерли оба, и мать, и сын, в одночасье, от чумной заразы. И сына моего назвала она, как говорили мне, Клавдием...

– Теперь понимаю, – признал озадаченно Вирхов, – действительно, похоже на судьбу.

Он отошел от художника и приблизился к бледному мальчишке, потерявшему дар речи.

– Ну что, Клавдий Иваныч, хочешь начать новую жизнь? – спросил Вирхов. Можешь подмастерьем стать, в доме хорошем жить, не побираться, не валяться в отбросах? Учти, такое везение лишь раз в жизни случается!

Мальчишка сопел и не говорил ни слова.

– Ну ладно, – сказал Вирхов, – устал я от вас, утомился. Да и вам, прежде чем об общей участи думать, поближе узнать друг друга не мешает. Отправляйтесь оба в камеру – там на нарах и поговорите. Сейчас распоряжусь, чтоб обед вам принесли.

Письмоводитель сделал знак художнику и воришке покинуть кабинет и вместе с ними пошел выполнять распоряжение. За ними выскользнул и кандидат.

Карл Иванович почувствовал, что тоже порядком проголодался. Заказать обед в ближайшем ресторане? Или воспользоваться давешним приглашением Полины Тихоновны, съездить пообедать на Большую Вельможную? Тем более что и повод есть весьма пристойный – вернуть ее милому племяннику саквояж с медицинскими принадлежностями, да и выяснить, что лежало в саквояже Крачковского, не мешало бы...

Вирхов так серьезно обдумывал возникшую перед ним дилемму, что не сразу заметил, что в кабинете вновь возник юный кандидат.

– В чем дело, Павел Миронович? – спросил он, неожиданно обнаружив перед собой симпатичного юриста.

– Пришло сообщение из Скотланд-Ярда, – ответил Тернов. – Помните, вы отсылали запрос относительно мистера Стрейсноу?