Карта убийцы

С первой полосы с черно-белой фотографии смотрела молодая Бриджет Форд. Волосы ее свисали растрепанными прядями, в пустых глазах не было ничего. Заголовок кричал что-то такое, что не могло быть правдой, потому что он кричал о матери, а мать не была… но в то же время Блю почувствовала, что это правда, ну разумеется, это правда, и это все объясняет, это все объясняет, это все объясняет.

Под фотографией Бриджет были два снимка поменьше. Маленький мальчик. Малышка-девочка.

Захлопнув крышку компьютера, Блю резко отодвинула стул назад. Ей захотелось вскочить, убежать прочь, убежать куда угодно, однако онемевшие ноги отказывались ее держать.

Интернет – дурацкое изобретение, лживая Сеть, распространяющая панические страхи; не так ли всегда твердила Бриджет? А что советовал Девлин? Использовать компьютер только для какой-то определенной цели, иначе ты потратишь впустую много часов, раз за разом щелкая мышкой.

Блю сказала себе, что ей нужно написать траурную речь. Нет времени отвлекаться на… на что? На ложь? На ошибочную информацию? Надо взять ручку и набросать речь. Завтра она отправится в крематорий. Скажет несколько слов. Тело ее матери исчезнет в печи, и прозвучит «Пусть круг откроется».

Блю полностью перестала чувствовать свои конечности; остался только резкий, сильный стук в груди. Помимо воли ее руки подняли крышку компьютера.

Сейчас она закроет выведенную на экран страницу. Незачем читать этот вымысел.

Глаза предательски пробежали по экрану.

Статья не раскрыла Блю то, как Бриджет убила детей; это она узнала потом из других заметок. Эта же статья сосредоточилась на том, как Бриджет предстала в суде: светлые волосы схвачены сзади черепаховым гребнем, стройная фигура облачена в дешевый костюм. Писалось о слезах у нее в глазах. Так, словно она не имела права их проливать.

Блю узнала, что родители Бриджет, евангелисты, переметнувшие к «Свидетелям Иеговы», отреклись от нее, когда она связалась с католиком-мексиканцем и забеременела от него. Любовник отрекся от нее, когда она забеременела во второй раз, заявив, что ребенок не его. Психиатр отрекся от нее, когда она не смогла продлить медицинскую страховку и, следовательно, не смогла заплатить за нейролептические препараты, которые постоянно принимала после рождения Боди. Еще раньше от нее отрекся собственный рассудок, хотя газета так и не смогла точно определить, когда именно это произошло. Журналист восторгался красотой Бриджет и ее порочностью, что, на его взгляд, было неразрывно связано друг с другом.

Блю словно одержимая щелкала мышкой, открывая все новые и новые ссылки. Она остановилась только для того, чтобы протереть разболевшиеся глаза и выключить радио, не дававшее ей сосредоточиться.

Потревоженный рассудок не смог оставаться сосредоточенным долго, и Блю поймала себя на том, что материалы, прочитанные в интернете, начинают путаться с ее собственными воспоминаниями о Бриджет; жизнь Бриджет паутиной переплелась с жизнью самой Блю, прошлое матери придало смысл ее настоящему.

«Не потому ли мать не отдала меня в школу?

Не потому ли она не доверяла врачам?

Не потому ли я видела их?

Не потому ли они никогда не оставляли меня в покое?

Не потому ли я не была похожа на нормальных детей?»

Блю читала до тех пор, пока не узнала Бриджет заново, пока все «не потому ли» не заменились на «вот почему», а вопросительные знаки не исчезли.

«Вот почему я никогда не смогу стать нормальной».

Блю читала до тех пор, пока ее не ослепил проникший в окно кухни рассвет. Мед кристаллизовался на засохшем тосте, остывший чай подернулся пленкой. Блю узнала свою мать лучше, чем когда-либо могла надеяться узнать. Однако эти знания не освободили ее, а стали дополнительным источником опасений, добавившись к длинному списку того, что она хотела скрыть от окружающих. Блю так и не написала траурную речь.

Под этими новыми знаниями, под напечатанными в газетах фактами и домыслами затаилось нечто такое, что сжалось у нее в груди, готовое вырваться наружу. Блю ощущала это на протяжении всей панихиды, сердцем, нутром, грозящее захлестнуть ее с головой.

Потом всем разнесли на подносе сэндвичи; это обошлось Блю в сорок фунтов. Сама она ничего не ела, ничего не пила, лишь смутно обращала внимание на тех, кто выражал ей свое соболезнование, и молча кивала в ответ. Блю не стала приносить в крематорий кристаллы и любимые благовония Бриджет, как собиралась.

Все началось с легкой дрожи в пальцах.

«Это нервы, – сказала себе Блю, когда ключ от входной двери затрясся у нее в руках. – Усталость. Перевозбуждение. Низкое содержание сахара в крови».

Банка меда по-прежнему стояла на столе на кухне. Компьютер по-прежнему был открыт. В кружке остывшего чая плавала муха. Никто не обнял Блю, ничье теплое прикосновение не согрело ей спину, ничьи руки не взъерошили ласково ее волосы, не привлекли к себе.

Вот почему, вот почему.