– Они говорят, там твоя мама звонит. – Ханьвэнь кивнула в сторону стойки.
Администратор держала в руке телефонную трубку и ждала, когда Итянь подойдет.
Он перегнулся через стойку, прижал к уху холодную пластмассу и глубоко вздохнул.
– Ма? – Итянь принялся рассказывать обо всем, что случилось утром, но мать вдруг заплакала.
– Прости! Прости меня! – снова и снова повторяла она.
– Почему ты извиняешься?
– Мне надо было раньше тебе рассказать, но я тебя тревожить лишний раз не хотела. Ты живешь в Америке и все равно ничего сделать не смог бы, и я же знаю, сколько у тебя работы.
– Ты о чем? Чем тревожить, Ма?
Он пытался остановить ее, однако мать продолжала извиняться, не давая ему вставить ни слова. Ему хотелось дотянуться до нее и встряхнуть, чтобы мать наконец объяснила.
Не в силах и дальше выслушивать ее причитания, он положил трубку. Потом посмотрел на висевшие на стене за стойкой часы, выждал, когда минутная стрелка сдвинется на две минуты вперед, и перезвонил. Мать ответила сразу же:
– Ты куда подевался? Что случилось?
– Ма, я просто не понимаю, о чем ты толкуешь. Что произошло? О чем ты мне не рассказывала?
– Знаешь, люди к старости делаются забывчивые. Я тоже много чего забываю, то и дело. Вот я и думала, что твой Па просто стареет. И решила тебе не говорить. Это с каждым случается, так зачем тебя лишний раз беспокоить? – Она несколько раз глубоко вздохнула, так шумно, будто выдыхала прямо в телефонную трубку.
– Ма? Ты тут?
– Да. – Она снова вздохнула и продолжала: – Твой отец… он стал все забывать. Но не так, как обычно бывает. То есть сперва все было как обычно. Например, не помнил, где у нас маринованные горчичные листья хранятся или зимние одеяла. Я особо не волновалась – мне ж нетрудно ему подсказать. Шкаф-то под рукой, сложно, что ли, помочь, если надо?
Итянь чувствовал, что сейчас узнает нечто ужасное. Он повернул голову и перехватил взгляд сидящей на диване Ханьвэнь. В глазах ее читался вопрос. Она встала и подошла к нему.
– Но все было терпимо, пока я однажды не вернулась домой совсем поздно, – рассказывала мать.
Трубка в руке Итяня задрожала. Он стиснул пальцы Ханьвэнь, прохладные, намного холоднее его собственных. По мере того как мать рассказывала, в голове у него начала складываться картинка, сперва нечеткая, но вскоре уже однозначная. Слова матери описывали болезнь, которой Итянь, в отличие от матери, способен был дать название.
Его догадка превратилась в уверенность, когда мать рассказала, как однажды вернулась домой поздно и с порога позвала отца, извиняясь, что так припозднилась.
– Я во дворе стояла, даже в дом еще войти не успела, как поняла, что дело неладно. Словно в доме привидение. С чего я так решила, не знаю. С виду все было как обычно, и все равно я это с порога почувствовала.
Ужин мать приготовить не успела и думала, что отец разозлится, однако в доме стояла тишина, какая бывает разве что ночью. В большой комнате она отца не нашла, хотя в такое время он обычно сидит именно там. Мать заглянула в обе спальни, но и там оказалось пусто. И тем не менее она явно ощущала в доме чье-то присутствие. Мать снова прошлась по дому. Большая комната, родительская спальня, вторая спальня, когда-то принадлежавшая Итяню и его дедушке. Теперь мать пристальнее вглядывалась в темноту. В страхе мать забыла зажечь светильник и ни за что не заметила бы отца, если бы не пронзительный крик. Так зовут родителей потерявшиеся в толпе дети. Из угла второй спальни на нее надвигалась, становясь все больше, чья-то тень. Мать ахнула – это был ее муж. Двигался он крайне странно, задом, а смотрел на стену. Все это время он стоял в углу и рассматривал то место, где сходятся стены, словно высматривал там что-то важное. Прежде она не замечала его, потому что его фигура сливалась с темнотой.
Позже она откажется признаваться в этом даже самой себе, будет повторять, что так ей показалось из-за темноты, но в тот момент, когда она нашла его и посмотрела ему в глаза, она увидела бездонный страх. Прежде мать такого у него не видела.
– Где я? – завопил он.
Мать прижала его к себе, забормотала, что он дома, в безопасности, и тут почувствовала что-то влажное. Она посмотрела вниз. Отец обмочился.
Пока мать говорила, Итянь вспоминал. Подобные случаи происходили и прежде в их деревне. Некоторые жители говорили, что заболевшим перевалило за сто лет. Они почти не встают с постели и едят только жидкую овсянку. Более молодым домочадцам приходится кормить их с ложки чем-нибудь совсем жидким, с чем справляются беззубые челюсти. Итянь видел таких людей – их выносили под навес проветриться. На руках и ногах кожа висела вяленой кожурой, а на лицах выделялись лишь кости, плоть между которыми превратилась в ничто, оставив глубокие впадины. Утратившие способность говорить, они издавали лишь сипение, похожее на свист ветра в старой печной трубе. Рот был черным бездонным провалом.