Картахена

Странная штука, все это время (пока флейтист учился, работал в массажном салоне у китайцев, продавал дурь в салернском клубе, менял квартиры, искал способ пробраться в собственный дом, а потом продумывал план действий) то, что мне предстояло сделать, казалось довольно невинным. Наподобие той шутки, которую одна тетка учинила с моряками дредноута, переодевшись абиссинским принцем.

Мне уже приходилось убивать, еще в интернате, но тут было другое дело. Весь фокус в прикосновении: когда ты прикасаешься к человеку, слышишь его кашель, видишь блеск белков и мелкие движения лицевых мышц, понимаешь, как там, в розовых стенках, качается хриплый маятник, который ты хочешь остановить, становится здорово не по себе. Стоять в шести шагах от Аверичи и готовиться прекратить его жизнь было невесело, мне пришлось ощутить его бытие. Но тут его жизнь (тишайше и вдруг) прекратил кто-то другой.

Какую досаду испытываешь, когда кто-то убивает того, кого хочешь убить ты. И тем же способом. Пользуется твой злостью, твоим планом и твоей удачей. А мне вот жалко моей злости! Так жители Сан-Дженнаро, в котором стояла колокольня с часами, сняли циферблат с восточного фасада, чтобы в соседнем городе не могли увидеть, который час. Чтобы не смели пользоваться их временем, которое им самим пригодится.

Пришлось мне, либреттисту, практически автору всей затеи, отойти подальше в кусты и смотреть как ловкая Кармен покидает сцену, шелестя юбками, а вышедший из-за кулис наголо бритый солдатик (сержант драгунского полка) орудует ручищами, обшаривая карманы льняной рубашки. Аверичи сидел там, запрокинув голову на перила, и уже не мог отвечать на мои вопросы. А мне уже неделю мерещилось, как я их стану задавать. А напоследок процитирую кого-нибудь из англосаксов, они любили порассуждать о смерти. Если убить убийцу, количество убийц не изменится.

Я нашел марку, когда перестраивал здание, сказал вдруг Аверичи, приподняв окровавленную голову (вот уж кого он не ожидал увидеть в беседке, так это меня!), и с тех пор носил ее при себе. Она, конечно, принадлежит вам по праву, но тогда мне было на это наплевать. И теперь, кстати, тоже.

Мертвый рот оставался неподвижным, а голос доносился откуда-то еще, может, из его необьятного чрева. Сердце у меня страшно забилось, но я умею брать себя в руки, у капуцинов не такое видали. Аверичи замолчал и снова положил голову на перила. Несколько лет, продолжил он позднее, я баловался с ней по игорным домам, потом понял, что рано или поздно проиграю, нашел посредника и продал ее на немецком аукционе. Потом поехал в Грецию, к монахам. И купил себе «Бриатико».

Маркус. Суббота

Похоже, у каждого в этой истории своя Картахена. Кроме меня. Страницы в блокноте кончились, Маркус бросил его на дно сумки, где уже лежал один, исписанный от корки до корки, и достал новый, последний. Что я знаю о флейтисте и могу ли узнать больше, записал он на первой странице и подчеркнул вопрос двумя волнистыми линиями.

1. Ребенком он гостил у бабки в поместье, катался с конюхом по аллеям парка и стрелял в тире из настоящего пистолета, но мать и бабка поссорились, и потом Стефания долго их не приглашала. Много лет спустя они приехали в «Бриатико» снова, но примирение было запоздалым: Стефании оставалось жить чуть больше года.

2. Однажды мать сказала флейтисту, что его отец живет в Картахене (судя по всему, просто ткнула пальцем в карту), и с тех пор этот город стал для него местом, откуда однажды появится отец. Лука Диакопи, игрок, sfortunato, артист погорелого театра, выгнанный из дому в начале восьмидесятых. Может, он и вправду туда перебрался, в эту колумбийскую дыру. Ничего удивительного, родился же Заратустра в предгорьях Урала.

3. Попытка убийства в хамаме — совершенно дикая. При этом манера описания пленительно невинна. В сознании флейтиста люди не погибают, они исчезают, как в охоте на Снарка. Их гибель страшная — пустяк, они бы умерли и так. Уходя, он оставил в шкафу отравленный коньяк, не подумав о том, кто может его найти.

4. Кто это, черт побери, такой?

Все утро он искал ответ на последний вопрос: сначала лежа на своей кровати под зияющей ледяной дырой кондиционера, а после — гуляя по холмам, где солнце и дождь сменялись, будто картинки в диаскопе. Еще вчера у него была целая колода подозреваемых. В отеле сорок служащих, из которых четверо старики, а девятнадцать — женщины, остается семнадцать. Как он мог не заметить человека, который разбирается в музыке, читает Делеза и обладает веселой морозной лютостью?

Ну да, черт возьми, музыка! Маркус рывком поднялся и сел на постели. Учительница пения, пахнущая свободой и лимонной корочкой, вот кого мы спросим. Если она еще жива, конечно. Ведь с тех времен, что описываются в блоге, прошло немало лет.