Картина преступления

Она продела свою руку сквозь мой локоть как само собой разумеющееся. Мы еще ссорились? А мы вообще-то ссорились? Я запутался в этой цепочке мыслей – и в любом случае это не имело значения в обширном доме ее предков на исходе зимы. У меня появилось чувство, что без Холмс в качестве переводчика до конца этой недели я не доживу.

– Выглядишь роскошно, – сказал я ей, потому что она так и выглядела – в длинном платье, с подкрашенными губами и волосами, завязанными в узел.

– Я знаю, – вздохнула она. – Не ужасно ли это? Давай просто перетерпим.

Эмма Холмс не разговаривала со мной. В действительности она вообще не разговаривала с кем бы то ни было. Ее левая рука блестела кольцами, и ею она потирала шею. Другая рука была занята бокалом. Это не было бы проблемой, но, будь их столовая континентом (а по размерам было на то и похоже), я сидел бы где-то в Сибири.

Меня поместили между матерью Холмс и молчаливой и замкнутой дочерью чешского посла по имени Элиска, которая бегло меня осмотрела и послала в потолок умоляющий взгляд. То ли она смогла унюхать, что у меня нет трастового фонда, то ли надеялась на более высокого и накачанного Джейми Ватсона, несколько более похожего на помощника пожарного и несколько менее – на помощника библиотекаря. Так или иначе, для светской беседы мне оставалась мать Холмс, пока Элиска вздыхала над своей тарелкой.

Холмс – моя Холмс (если она таковой была) – мне не помогала. Она разрезала всю еду на своей тарелке на кусочки и сейчас деловито выстраивала их в некий порядок. Судя по устремленному вдаль взгляду, она была занята разговором на другом конце стола. По сути, единственным разговором – что-то об изменении цен на наброски Пикассо. Алистер Холмс поправлял хранителя музея, выглядевшего пронырой. Конечно, Холмс больше знал об искусстве, чем какой-то служитель Лувра. У меня не было сил, чтобы удивляться.

Фактически у меня вообще оставалось мало сил. Я продолжал ждать от этого места реальной угрозы – чего-то, что я мог бы заметить или услышать, чего-то, чему я мог бы противодействовать. Я ожидал более холодного приема. Холмсов, лезущих из кожи вон, чтобы поставить меня на мое интеллектуальное место. Возможно, в пылающий обруч. Что я получил взамен – так это вкусные блюда и один зашифрованный разговор с отцом Холмс. Я помнил о предупреждении, которое она сделала перед нашим прибытием, но не мог его осмыслить.

– Шеррингфорд? Что за ужасная школа, – говорил Алистер. – Да, в каком-то смысле это стало разочарованием, но мы не сомневались, что Шарлотта будет вести себя хорошо, невзирая на обстоятельства.

Шарлотта едва улыбнулась с прохладцей.

– Извини, Джеймс, что я так молчалива, – тихо сказала мне ее мать. – У меня непростое время. То в больницу, то из больницы. Надеюсь, обед тебе понравился.

– Он великолепен, спасибо. Мне жаль, что вы себя нехорошо чувствуете.

Тут внимание Холмс переключилось на меня:

– Мама, – заметила она, скрипя вилкой по тарелке, – на самом деле ты могла бы задать Джейми какой-нибудь стандартный вопрос. Их же нетрудно запомнить. Как ему нравится школа. Есть ли у него сестры. И так далее.

Ее мать вспыхнула:

– Конечно. Вы хорошо провели время в Лондоне? Лотти там понравилось.

– Мы там много развлекались, – ответил я, искоса взглянув на Шарлотту.

Ее мать, казалось, делала все, что могла. Я сочувствовал ей, разодетой, в этой нелепой комнате, явно жаждущей вернуться в кровать.

– Мы гуляли вдоль Темзы. Видели массу книжных магазинов. Не слишком утруждались.

– Я всегда думала, как же приятны каникулы после трудного семестра. Я слышала, ваш был особенно непростым.

Я рассмеялся:

– Это еще мягко сказано.

Ее мать кивнула, слегка прищурившись:

– Напомни мне: как случилось, что тебя и мою дочь сразу же заподозрили в убийстве этого мальчика? Я понимаю, что к ней он приставал. Но как в это оказался замешанным ты?

– Не по своей воле, если вы об этом спрашиваете. – Я старался говорить ровным тоном.

– Ну, причина, которую мне называли, заключалась в том, что ты питал какие-то нелепые чувства к моей дочери, но я все же не понимаю, как это могло впутать тебя в это дело.

Меня как будто по лицу ударили.

– Что? Я…

Шарлотта продолжала передвигать еду у себя на тарелке. Выражение ее лица не изменилось.

– Это простой вопрос, – сказала ее мать своим тихим голосом. – Более сложным был бы – почему ты следуешь за ней как тень теперь, когда те обстоятельства разрешились? Я не вижу, какая ей сейчас от тебя польза.

– Думаю, я ей нравлюсь. – Я отчетливо проговаривал каждое слово – не от злости: я боялся, что начну заикаться: – Мы друзья, проводим вместе зимние каникулы. Эта концепция достаточно распространена.

– А! – В этом слоге уместилось много значений: сомнение, насмешка и изрядная доля презрения. – И тем не менее у нее нет друзей. Едва ли ей мешает, что ты красавчик или что твои обстоятельства стеснены. Предполагаю, что ты следуешь за ней повсюду. Такая комбинация для девушки типа нашей Лотти – что валерьянка для кошки. Готовый мальчик-прислужник. Но чем это может быть выгодно тебе?