Картина Сархана (другая редакция)

Но мысль Николь, судя по всему, возымела какое-то действие. Все задумались.

— Это, кстати, многое бы объяснило, — протянул Джонсон. — Сам придумал Сархана, сам якобы покупал его работы, сам довел все это до кульминации… И заработал кучу денег. На фотографии могла быть любая ерунда, с таким пиаром можно обойтись без таланта. Понимаете, о чем я?

— Но талант там есть, — де Йонг как будто выдавила это признание из себя. — Не думаю, что мистер Хёст на такое способен. Скорее всего, у него есть в запасе какой-нибудь неизвестный миру самородок. Если Сархан существует, если это не коллективный проект, то допускаю такой вариант. Но это точно не сам Хёст.

— Пока это все не приближает нас к отгадке, — оборвала рассуждения Миллер. Судя по тону, она тоже куда-то торопилась. — Давайте говорить о том, что может помочь. Например, можем ли мы быть уверены в том, что Сархана нет среди нас?

— Да, — в один голос заявили Николь и де Йонг.

— Нет, — сказали все остальные.

— Так, стоп! — выстрелила Николь. — Это все бессмысленно! Начнем с того, о чем мы все молчим!

Повисла тишина, нарушавшаяся только шагами.

— Вас реально не волнует, что из-за этой истории человек совершил самоубийство? Вы вообще не думали, что это часть плана?

— Дорогуша, такое случается с писателями, — соболезнующе, будто разговаривая с душевнобольной, возразила де Йонг. — И все это шоу, скорее всего, не имеет никакого отношения к самоубийству.

— Да?! А если держать в голове, что фотография символизирует семь смертных грехов? Теперь-то несложно догадаться, что Парсли — это гордыня. И он с ней не справился! Не смог жить с тем, что Сархан сделал его частью своей… своего перформанса!

Де Йонг набрала воздуха, чтобы что-то сказать, но ее опередил Джонсон:

— В этом, конечно, виден символизм, я с вами соглашусь, но, мне кажется, вы перегибаете палку. Все-таки объективно не было причин для такого поступка.

— А больше нет ничего объективного, — как бы рассуждая вслух, заметила Миллер.

Все тут же затихли и прислушались. Анна, вероятно, уловила мысль, которую никто не высказал.

— Это прозвучит странно, я думаю… — Миллер, кажется, смутилась, — но все мы стали… объектами искусства в тот момент, как Сархан сделал фотографию. Как бы мы к этому ни относились, с чем бы ни спорили, мы теперь… шедевры в некотором смысле. — Миллер посмотрела на шедших рядом, словно в поисках поддержки. — Понимаете? — продолжала она. — Как, например, «Мона Лиза».

Лизу передернуло то ли от подувшего прохладного ветра, то ли от сравнения.

— И «Николь» Габриэля Домерга, — усмехнулась де Йонг, — «Давид и Абигейл» Шонмана. Больше совпадений с ходу не назову.

— Мисс Миллер имеет в виду не конкретные картины, — зачем-то пояснил Джонсон. — Просто речь о том, что объективная реальность в некотором смысле…

— Что нас выдернули из нее, — подсказал Саймон. — Одним движением руки.

— Чушь! — возразила де Йонг. — Вот она я! Я не какое-то там произведение искусства, я человек!

— Первое уж точно, а вот во втором мы не можем быть уверены, — протянула Николь.

— Я бы попросила!

— Остановитесь! — загасил ссору Саймон. — Давайте просто решим, что делать дальше.

— Я даже предмета разговора не понимаю! — всплеснула руками де Йонг. — Мы просто пойдем по домам. А завтра проснемся и будем делать то, что делали всегда.

— Вы уверены? — серьезно спросил Джонсон. — Вы не всегда раздаете интервью на могилах, ваши картины не всегда разлетаются как горячие пирожки, вы не всегда так востребованы просто потому, что вы — это вы. Я не хочу никого обидеть, но давайте признаем: никто из нас сам не добился и десятой части обрушившейся на нас славы.

Поспорить с этим не мог никто. Более того, все прекрасно понимали, что эта слава не результат упорной работы или таланта, но обстоятельство, свалившееся с неба.

— Он играет в бога, — сказала Миллер, — понимаете?

— Пока мы рисовали картины, играли музыку и так далее, он создал целый мир. Он создал нас как произведения искусства! Неделю назад наша жизнь была совсем другой. В некотором смысле мы сами были другими, — поддакнула Николь. — Теперь вы собираетесь и говорите: а давайте схватим бога за хвост? Вам не кажется, что это кончится так же, как с Парсли?

— Вы сами сказали, что Парсли не справился со своей гордыней, — заметил Джонсон, а потом добавил: — Если уж мы рассуждаем в божественных категориях.

— И что, всем остальным бояться нечего? — фыркнула Николь. — Ни у кого грехов больше нет?

— Да успокойте эту фанатичку! — возопила де Йонг. — Или через неделю она кого-нибудь на костре сожжет!

— Ведьму, например! И знаешь, кто у меня на примете? — вызверилась Николь.

— Не захлебнись ядом! — парировала Абигейл.

— Остановитесь!

Лизе стало дурно. Все это походило на какой-то групповой психоз. Такое вообще бывает?

— Ладно, если от этого вам станет легче, — продолжал разговор Джонсон, — давайте рассмотрим ситуацию с философской точки зрения. А потом перейдем к обсуждению конкретных действий. В некотором смысле мы стали произведениями искусства, в некотором смысле наша жизнь изменилась, но…

— Не в некотором, а в прямом! — возразила Николь.