Картина Сархана (другая редакция)

— У танцоров нет мозгов. — Николь, судя по тону, не оскорбляла, а констатировала факт. — А такое без мозгов не провернуть.

— Она хореограф, — поправил Саймон. — А мозгов нет у басистов.

— Им и не надо, — спокойно пожала плечами Николь. — В любом случае не верю!

— Это я должен был сказать, — покачал головой Саймон.

Процессия медленно двигалась по кладбищу. Лиза смотрела в спину впереди идущего, сравнивая себя с усталой лошадью, которая пытается не сбиться с пути. Ее собеседники чуть-чуть отстали, стараясь высмотреть Анну Миллер. Рассеянные до этого по кладбищу люди превратились в длинную плотную толпу, которая каким-то чудом вынесла к троице Абигейл де Йонг. Ее скрипучий голос раздался за левым плечом Лизы.

— Мистер Кокс, мисс Кортез, — сдержанно, но со скрытым ликованием поздоровалась она.

Лиза поняла, что де Йонг либо не узнала ее из-за вуали, либо просто не заметила, и решила, что это прекрасная возможность ничего не говорить, экономя силы для борьбы с головной болью и трясущимися коленями. Будто этого было мало, Лизу вдобавок стало мутить. В глазах как ожогом отпечаталась фигура женщины, несущей гроб.

— Добрый день, — как-то неуместно поздоровался с де Йонг Саймон.

— Вон она! — выпалила Николь, игнорировавшая Абигейл. — Выгружается из машины!

Лиза не стала оборачиваться. Видимо, Анна Миллер все-таки приехала на похороны. И это сделало предсмертную записку Парсли абсолютно бессмысленной. Кому нет места на его похоронах? Кому угодно.

— А где же наша загадочная мисс Ру? — спросила де Йонг.

Лиза буквально спиной почувствовала, что Николь и Саймон переглянулись. Потом Кокс ответил:

— Где-то здесь наверняка.

— Вы думаете, что она Сархан? — серьезно спросила Николь.

Де Йонг какое-то время молчала. То ли обдумывая ответ, то ли пытаясь понять, в чем причина такой резкой смены отношения. Минуту назад Николь ее игнорировала, а теперь интересуется мнением. Нет ли в этом какого-то подвоха? Издевки? Потом де Йонг, видимо, все-таки решила, что ей показалось, и ответила:

— Я не знаю. Она не выглядит человеком, способным устроить такую мистификацию, но никого другого, более подходящего на эту роль, я не вижу.

— Почему? — искренне удивился Саймон. — Почему не мистер Джонсон, например?

— Бросьте, — каркнула де Йонг. — Он архитектор, а не художник. Для такого нужен хотя бы вкус.

— А у мисс Ру он есть? — с едва уловимой насмешкой поинтересовалась Николь.

— По крайней мере, ничего не говорит о том, что его у нее нет. Хотя…

— Что? — Николь будто заманивала добычу в силки.

— Вы видели, как она одевается? С ее-то цветом лица! Если бы я в ее возрасте выглядела так…

— То, вероятно, не стали бы завистливой старой девой. — Николь хохотнула так громко, что обратила на себя внимание окружающих.

Де Йонг ничего не ответила. Через несколько секунд Николь еще раз хохотнула, но в этот раз потише.

— Ты видел ее рожу?

— Это было слишком грубо, — едва сдерживая смех, ответил Саймон, — но почему-то смешно!

Лиза слышала сзади странное шебуршение и сдавленные смешки Николь.

— Черт, прекрати, на нас смотрят! — едва сдерживая смех, попросила та.

— Боже, Лиз, ты должна это увидеть!

Лиза обернулась и не сдержала улыбку. Саймон важно вышагивал рядом с Николь, выпятив грудь, он задрал подбородок и так скривил лицо, что стал действительно походить на де Йонг. Причем почему-то беззубую. На них кто-то зашипел. Саймон мгновенно сдулся. Николь зажимала рот рукой, Лиза не сдерживаясь улыбалась, снова благодаря себя за выбор одежды. Вдруг все окружающие звуки стали затухать, шум толпы исчез, обнажив нараставший гул. Гул перерос в пение! Мужчины, которые несли гроб, запели а капелла какую-то невероятно сложную, многоголосую песню.

— Твою-то мать… — удивленно протянула Николь.

Громкость песни нарастала, ничуть не меняя своей сложной структуры. Лиза почувствовала, как вибрирующие низкие голоса отдаются у нее в груди, где-то в солнечном сплетении. Лиза не знала языка, на котором исполнялась песня, но по мотиву или каким-то еще признакам догадалась, что она ирландская, точнее сказать кельтская.

Процессия остановилась, люди переминались с ноги на ногу. Лиза чувствовала, как песня, с одной стороны, будто бы наполняет ее, накрывает с головой, как волна, а с другой — вымывает из нее все чувства. Каждая следующая волна оставляла в ней все меньше ее самой, обнажая воющую, гулкую, болезненную пустоту. Не прекращая петь, мужчины стали опускать гроб в могилу. Вдова сделала шаг в сторону, встав у головы покойного, и вдруг тоже запела.

Сильный, гибкий, натянутый как струна голос хлестнул по людям, оставляя шрамы на сердцах.

Так звучала страшная, невыносимая, просто безумная скорбь. Лиза уже не слышала голосов мужчин, все ее сознание сузилось до одной звенящей струны. Лизе казалось, что вся ее жизнь — это попытка идти по этой струне. Она чувствовала, что происходит со вдовой. Та скорбела, хоть и ненавидела эту песню. Не хотела петь, но, начав, отдалась песне целиком, истекала кровью от этой песни и делала это сознательно.