Картина Сархана (другая редакция)

Что вообще толкнуло мужчину Николаса стать женщиной Николь? Очевидно, что это шаг к той самой уязвимости, которой он избегал. Безумие. Лиза усмехнулась. За последнюю неделю она употребила это слово больше, чем, пожалуй, за всю предыдущую жизнь. Лиза поняла, что сформулировала фразу как-то неправильно. А как правильно? Употребила чаще? Нет, хрень какая-то. Больше раз? Тоже ерунда. Большее количество раз? Да что это вообще за фраза? Она чиновник, что ли? Лиза зло ругнулась под нос, послала все эти формулировки подальше и гордо закрыла тему.

Парсли. Снова ее внимание переметнулось на другой объект. Гордыня. Принцип ведь должен быть тот же. Этот грех, с одной стороны, защищает его от чего-то, а с другой стороны, заставляет его страдать и платить определенную цену.

От чего можно защититься гордыней? Она вдруг вспомнила слова Парсли о том, что он когда-то видел ее на приеме, но не подошел, потому что не мог первым подойти к шлюхе. Эта фраза прозвучала в голове Лизы голосом Парсли. Лиза пощелкала пальцами, помогая себе думать. В случае с Николь она мгновенно додумалась, нет, даже не додумалась, а уловила ее секрет, увидела уязвимость, с которой та не может соприкоснуться. Но вот с Парсли все было очень трудно.

Мало ли от чего можно защищаться гордыней! Да, судя по его жизни, буквально от всего! Он почти открытым текстом посылал весь мир к черту, и мир был ему за это благодарен. Если вспомнить те же похороны, люди, которых он открыто презирал, пришли и попросили добавки. Зачем же ты умер, кто же нас теперь презирать будет, мысленно передразнила Лиза присутствовавших на церемонии.

Но тут же вспомнила вдову и едва не вздрогнула. Жена любила его всем сердцем. Лизе вдруг стало обидно за нее. Почему она любила человека, который меньше всего был этого достоин? Он не только вел себя как подонок, причиняя ей боль, но еще и выстрелил себе в рот, сделав жене больнее прежнего. Или наоборот — возможно, это был единственный способ прекратить ее страдания в браке. А что было бы, если бы Николь смогла пережить уязвимость? Стала бы она настоящей женщиной, как Пиноккио стал настоящим мальчиком? Лиза хихикнула. Но ведь простое принятие уязвимости не делает женщину женщиной. Да и в целом, вдруг подумала Лиза, почему бы не оставаться мужчиной, сохранив при этом уязвимость? Как бы то ни было, если бы Николь приняла свою слабость, стала бы другим человеком. И совсем не важно, какого пола. Но до тех пор, пока она держится за свой гнев, ничего не изменится.

Что-то отвлекло Лизу от мыслей. Она неожиданно вернулась в реальность, будто бы только что проснулась. Медленно моргнула несколько раз и осмотрелась. Де Йонг сидела на том же месте в той же позе. И проклятый карандаш по-прежнему покоился в зажиме. Лиза устало вздохнула и поджала ноги под себя. Чуть повернулась и привалилась к спинке кресла. Оказывается, у нее затекло буквально все тело. Свинцовая усталость заполнила конечности. Лиза похвалила себя за выбор кресла. На диване было бы не так мягко.

Она снова посмотрела на де Йонг. Ничего, конечно же, не изменилось. Лиза покачала головой. Бабка могла бы уже начать рисовать! Могла бы хоть немного уважения проявить! Неужели она не понимает, что Лиза устала сидеть в этом кресле? Ну и черт с ней, подумала Лиза, не поймала момент — ее проблемы. Я сделала все, что могла. Она неожиданно ловко для самой себя свернулась в клубочек и положила голову на подлокотник. Если процесс растянется надолго, то она хотя бы поспит.

Почему-то перед глазами снова встала проклятая фотография. Зачем Сархан это сделал? Каждый человек на этой фотографии чего-то да стоит. У каждого своя история, своя жизнь. И не похоже, что очень легкая. Даже у зятя мэра — Парсли. От хорошей жизни ведь не суют ствол в рот. Скорее наоборот — жизнь у всех на этой фотографии больше напоминает борьбу. Неужели они заслужили такое отношение? Один щелчок затвора фотоаппарата — и все они мгновенно превратились в уродов. Все, кроме Лизы, пожалуй. Хотя тоже не факт.

У нее перед глазами почему-то оказалась Миллер. Ее поза и лицо особенно хорошо отпечатались в памяти. Она смотрела в объектив широко раскрытыми, испуганными глазами и прикрывала рот рукой. Лоб прочертили неведомо откуда взявшиеся морщины. Казалось, лоб и вовсе принадлежит другому человеку. Какому-нибудь здоровенному мужику с лоснящейся от жира лысиной.

Лизу передернуло. Как ни крути, жуткое зрелище. Но ведь Миллер не такая на самом-то деле. Возможно, она не страдает от избытка такта и вежливости, но, кажется, жесткая манера держаться связана с плотным графиком работы, а не с вредностью. Лиза вспомнила, как Миллер приехала на похороны в последний момент, одетая совершенно неподобающим образом. Можно предположить, что она приехала с тренировки или с репетиции. И после похорон куда-то торопилась. На другую репетицию?