Картинки дипломатической жизни. Воспоминания сотрудника миссии Российской империи в Вашингтоне, Брюсселе и Лондоне

«Я скажу русскому консулу, кто я. Во всяком случае, я – русский. Если что со мной случится, прошу тело предать сожжению, а пепел перевезти в Россию семье моей».

Записка подписана: Николай Андерсон.

По возвращении в Вашингтон, я вошел в колею обычной дипломатической жизни и вскоре позабыл о таинственном покойнике, которого принял на свое попечение.

Как-то с утренней почтой получаю очень аккуратную черную металлическую коробочку с надписью печатными белыми буквами на черном фоне: «Николай Андерсон, скончался в Нью-Йорке тогда-то». При посылке бумаги с черными печатями, удостоверяющими, что в посылке пепел Андерсона, сожженного тогда-то, в присутствии нашего консула, таких-то и проч. Формальности все были соблюдены. От меня требовалась только расписка в получении останков Андерсона.

Я думал, что эта посылка мне обойдется дорого, так как все расходы по смерти неизвестного соотечественника я взял на себя, но оказалось, что аукцион его вещей покрыл почти сполна все траты консула. Осталось только исполнить его волю, перевезти его пепел в Россию и предать эти останки земле.

Ввиду моего скорого отъезда в отпуск, я взялся это исполнить.

Сначала я поставил черную коробочку на свой письменный стол в канцелярии, но скоро заметил, что она меня смущала. Пепел-то пепел, но все же это останки человека. Покойник все время представлялся мне, как я его видел при последнем издыхании, и мешал работать.

Я запер коробку в несгораемом шкафу посольства. Как нарочно, в это время было много шифрованных телеграмм из Петербурга и мне приходилось постоянно открывать несгораемый шкаф и вынимать оттуда шифры. Всякий раз покойник смотрел на меня укоризненно из своей черной коробочки, которая стояла на полке шкафа, словно могильный памятник в миниатюре. Мой отъезд все задерживался то по той, то по другой причине.

Наконец, когда настало время укладывать чемоданы, я был в большом затруднении, куда мне положить Николая Андерсона.

Я, право, не мог его поместить в моем дорожном мешке, вместе с зубными щетками, губками, мылом и пр. Мне казалось непристойным втиснуть его в кожаный чемодан с сапогами, ботинками и ракетами для игры в теннис. Думал я положить его в сундук с моим платьем и бельем, но и тут мне неприятно показалось, чтобы останки Андерсона покоились рядом с моими рубашками и носовыми платками… Никак я не мог найти ему подобающего места. Наконец, мне пришла счастливая мысль. Был у меня кожаный футляр для моего цилиндра. Цилиндр я оттуда вынул, подарил его моему конюху-негру, а черную коробку с пеплом Андерсона, завернув в бумагу, вложил в кожаный чемоданчик.

Была летняя пора. Пароход отходил из Нью-Йорка битком набитый. Много знакомых, масса нарядных дам, у всех веселые лица, праздничное настроение. Я подъехал к пристани за десять минут до отхода. Пароход уже дал первый гудок, а на палубе оркестр играл популярный марш.

– Скорей, скорей, – кричат мне.

– А где мои вещи?

– Не беспокойтесь, все в вашей каюте, спешите.

Пожимают руки, хлопают по плечу, обнимают, кругом смеются, толкают, незнакомые заговаривают:

– Сейчас снимают трап, бегите, довольно вам прощаться, лучше возвращайтесь назад поскорее…

Только что я вошел на палубу, пароход медленно, чуть заметно стал отодвигаться от пристани. С берега раздались пронзительные крики и возгласы провожающих:

– Прощайте, до свидания, счастливого пути, не забудьте… поклонитесь… вспомните…

Гостеприимный народ американцы. Я вошел в мою каюту: цветы, коробки конфет, корзины с фруктами, книги на дорогу, иллюстрированные журналы… чего тут не было, точно я какая актриса или танцовщица.

Что ни говорите, ни в одной стране так не провожают друзей. Что я им? Чужой молодой человек, случайно попавший в их среду, а они со мною как с родным обращаются. В скольких домах за короткое время пребывания в Америке я себя чувствовал, как дома? Ну, в какой стране Европы возможно что-либо подобное… Конечно, всюду находятся друзья и всюду, после некоторого пребывания и совместной жизни, устанавливаются интимные отношения с некоторыми лицами, но нигде это не происходит так легко, так просто, с таким доверчивым радушием, как в Америке.

Каюта мне досталась хорошая, большая, с ванной и окнами, выходящими на главную палубу. Рядом со мной, за стеной, раздавался женский смех и болтовня. Я слышал где-то этот голос… наверное, знакомые.

Выходя из каюты, когда позвонили к завтраку, я столкнулся нос к носу с моей соседкой – маленькая, прехорошенькая, элегантная американочка, сзади нее шел высокий, худой старик – ее отец. Американка мне поклонилась, подарив очаровательной улыбкой, старик приподнял шляпу, взглянув на меня рыбьими глазами.

«Кто такие? – подумал я. – Ее я знаю, это несомненно, но где я ее видел?.. Не припомню».

Вечером, перед тем как лечь спать, я вышел на палубу прогуляться и подышать свежим морским воздухом. Я стоял, облокотившись, у борта и любовался отражением луны в пучине морской, когда кто-то осторожно дотронулся до меня.

– Мистер Боткин, а ведь вы меня не узнали?..

И прежде, нежели обернулся, я уже знал, кто говорит со мною.