Картинки с выставки

Увлечение авиацией породило особый вид живописи – аeropittura. В программной картине мэтра авиационной живописи Татто изображен самолет, парящий над Колизеем. Будущее уже не отрицало прошлое, а опиралось на него. Муссолини, преодолев Медичи, теперь хотел стать новым Августом, и ставшее сервильным искусство вернулось к традиции, опошлив ее.

Апофеозом всего этого стал «Фашистский триптих», в центре которого икона Муссолини. На ней, словно пародируя троицу, художник изобразил дуче с тремя головами. В любом ракурсе, однако, он напоминает не Августа, а Нерона.

Роберт Хьюс, крупный художественный критик, в своей книге «Рим» задался вопросом о судьбе итальянских футуристов.

– Мир не простил им союза с фашизмом, – пишет он, – хотя репутацию русских футуристов отнюдь не испортило сотрудничество с не менее страшным коммунизмом.

Сегодня, однако, Италия научилась отделять радикальную эстетику от параноидальной политики. На итальянской монетке в 20 центов изображена знаменитая скульптура самого талантливого футуриста Умберто Боччоне: металлический человек, так неудержимо рвущийся к будущему, что встречный ветер срывает с него всякое сходство с нами.

Бронзовый вестерн Пейзаж фронтира

Та Америка, куда мечтал сбежать чеховский Чечевицын, была страной, где «вместо чаю пьют джин», где «земля дрожит, когда стадо бизонов бежит через пампасы», где «мустанги брыкаются и ржут». Русским детям все это открыл Майн Рид, американским взрослым – вестерны. Задолго до того как они появились не только в кино, но даже в книгах, за образ дикого Запада взялись художники, точнее – скульпторы. Бронзовый век вестерна, предшествовавший бумажному и целлулоидному, и стал объектом выставки в музее Метрополитен[22].

В отличие от монументальной скульптуры, украшающей площади и скверы, бронзовые статуэтки были камерного размера. Как птицы в клетке, такие скульптуры жили не снаружи, а внутри, представляя одомашненную часть девственной природы. Каждая композиция служила настольным мемориалом Западу с его индейцами, бизонами, ковбоями и свободой до горизонта.

От Америки Чечевицына этот миф отличался тем, что более или менее соответствовал действительности. Именно поэтому его так трудно оказалось запечатлеть выходцам из Старого Света. Прошедшие европейскую (обычно – итальянскую) школу мастера не знали языка, годившегося для описания свежей, еще не истоптанной искусством реальности другого, будто свалившегося с неба континента. Столкнувшись с новым вызовом, художники вынуждены были отступить в прошлое и переодеть Запад в античный наряд.

– Открыв Америку, – объявило искусство, – мы отправились вспять по собственной истории. Дальний Запад – это туннель в прошлое. Индейцы – это ахейцы «Илиады». Могучие, бесстрашные и печальные, как все эпические герои, они вновь уходят с арены истории. Поэтому задача американского художника – запечатлеть облик исчезающего мира в назидание будущим поколениям.

Надо признать, что с этой задачей скульптура не справилась. Ее индейцы чаще ассоциируются с музеями, а не с прериями. Совершенные, как античные боги, они причесаны по ренессансной моде, стреляют из лука как Аполлон, охотятся как Артемида, сражаются как Ахилл и умирают как Гектор.

Лучше аборигенов европейским скульпторам удавались звери Нового Света, особенно – бизоны: они поражали фантазию. Однажды, когда я ехал по северным окраинам штата Нью-Йорк, мне довелось увидеть крутые заснеженные холмы, бредущие вдоль ограды фермы, пытавшейся разводить их на мясо. Вблизи и на пленэре бизоны казались доисторическими тварями. Как динозавры в коровнике, они не вписывались в сельское хозяйство. Именно такими их изображала скульптура. Отбросив гладкие античные модели, художник создавал экспрессионистский портрет индейского Запада, которому храмом и кумиром служили мохнатые горы бизонов.

Лишь истребив коренную Америку, страна открыла себе новых героев – ковбоев. Самым знаменитым из них был Теодор Рузвельт, хотя мало кто меньше него подходил к этой роли. Выходец из старинного голландского рода, будущий президент родился в Нью-Йорке, на 14-й стрит. В этом ставшем музеем доме все выдает устоявшийся, добропорядочный, вполне буржуазный обиход: хрусталь, рояль, бюст Платона. Но Рузвельт, пестуя политические амбиции, отправился на Запад и завел ранчо. Чужой в этой среде, он страдал от насмешек – из-за очков его звали «четырехглазым ковбоем». Отстаивая достоинство, Рузвельт часто участвовал в ковбойских дуэлях. Но и добившись признания на Западе, он тщательно оберегал тайну двадцатикилограммового сундука, где держал любимые книги. Настоящие ковбои не одобрили бы привычку читать на ночь всё ту же «Илиаду».

Тщательно выбрав себе маску, Рузвельт полюбил ее. Одним из первых создав литературные вестерны, он объявил, что именно в ковбоях воплощается идеальный характер американца: независимость поведения, самостоятельность в суждениях, упрямое упорство в достижении цели, умение выжить, полагаясь только на себя.