Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо

Венчались Самойловы в 1825 году, невеста была очарована женихом, а жених – приданым невесты. Довольный дедушка-отец только успевал преподносить новобрачным бесценные подарки и осыпать их деньгами, которые молодой муж усердно проигрывал за картёжным столом. Счастья не вышло, муж и жена имели различные интересы, не сходились по темпераменту, были, по сути, чужими людьми, обречёнными на совместную жизнь. Чем дальше, тем труднее становилось Юлии мириться с равнодушием мужа, оживлявшегося только за картами. Она, в отместку, отводила душу с любовниками, среди которых были и семейный управляющий делами, и французский посол, и даже, говорят, император Николай I. Царь, из симпатии к Юлии, простил её непутёвого мужа, примкнувшего в помрачении ума к декабристам, но в конце концов пара распалась, супруги разъехались. Граф Самойлов отбыл на Кавказ, графиня же отправилась в Италию залечивать раны. Неудачный брак – это ещё не повод портить себе жизнь, считала Юлия. И пусть бабушка Екатерина Скавронская долго сердилась на внучку и после развода одно время не принимала её у себя, в конце концов сердце старой графини смягчилось – ей ли не знать, чего не случается в жизни! Характером внучка пошла явно не в бабушку – невозможно представить себе Юлию Самойлову в праздности и лени, лежащей на диванах без корсета. В Милане она вошла в светское общество так же легко и естественно, как входят в свою собственную спальню. Неравнодушная к искусству, знающая толк в музыке и живописи, она принимала у себя лучших композиторов Италии: за столом графини Самойловой сиживали Беллини, Доницетти, Россини и Пачини. Джованни Пачини был ей особенно приятен, и она позаботилась о том, чтобы премьера его оперы «Корсар» прошла с большим успехом. А вот премьеру Беллини нанятые Юлией клакёры нещадно освистали (речь идёт об опере «Норма», вошедшей в сокровищницу мировой музыкальной культуры).

В 1827 году в Риме, в салоне Зинаиды Волконской, графиня Самойлова познакомилась с молодым и красивым русским художником, подающим большие надежды. Его звали Карл Брюллов.

Рука отца и рука Бога

Вообще-то его звали Карл Брюлло, а русским окончанием «ов» фамилию разрешили дополнить лишь перед самым отъездом в Италию: в знак признания заслуг и ожидания его грядущих успехов. Этой чести не были удостоены ни отец Карла – академик орнаментальной скульптуры Павел Брюлло, ни его дед, лепщик Иоганн, ни прадед Георг – скульптор, прибывший в Россию из Северной Германии в 1773 году. По происхождению Брюлло были французы, покинувшие отечество после отмены Нантского эдикта, дававшего протестантам единые права с католиками. Гугеноты Брюлло решили уехать из Франции в поисках лучшей доли, сначала осели в Германии, а затем уж в России, где их элегантную фамилию частенько упрощали до неблагозвучного Брыло.

Павел Иванович, отец Карла, был крут нравом. Детей своих что от первого, что от второго брака держал, как теперь сказали бы, в тонусе. Ремеслу художественному Фёдор, Александр, Карл, Павел и Иван обучались сызмальства, работали вместе с отцом над заказами, как взрослые. Первая жена Павла Брюлло скончалась, оставив ему сына Фёдора, вторая – Мария Карловна Шредер (она происходила из семьи придворного садовника) – родила ему ещё четверых сыновей и двух дочерей.

Карл появился на свет 12 (23) декабря 1799 года в Санкт-Петербурге, с детства имел слабое здоровье, до пяти лет он не ходил – доктора считали, что ноги младенца чересчур хилы для того, чтобы носить тело. Вынужденная неподвижность развила в Брюллове чувство наблюдательности, обострённое внимание к быстро меняющейся повседневности.

Рисовать, как все в этой семье, он начал словно бы сам по себе и для себя, но способности выказал настолько яркие, что отец, мастер резного дела, искусный гравёр и лепщик, немедленно принялся развивать их по собственной методе. Метода оригинальностью не отличалась: мальчику не давали завтрака, пока он не изобразит нужное количество лошадок или человеческих фигур. Проступки и своенравие карались жестоко. Однажды отец, рассвирепев, дал маленькому Карлу пощёчину такой силы, что ребёнок оглох на левое ухо. Всю свою жизнь художник Брюллов будет помнить тот случай, поскольку слух в полной мере к нему так и не вернулся, он был наполовину глухим. Ласкать детей в семье было также не принято. Карл Павлович впоследствии скажет, что отец поцеловал его впервые в жизни, когда он отбывал с почётом в Италию.