Картины Парижа. Том I

Я не видел городской ратуши запертой; не видел прекращения выплаты рент, но я видел министра, кравшего деньги, лежавшие не в королевских сундуках, взломавшего сундуки своих соседей и совершавшего проделки в духе Картуша. Кто мог бы этому поверить?! И его считали еще за ловкого человека, тогда как в действительности никогда не существовало менее способного и более наглого. Он едва не погубил навсегда доверия, которым еще пользуется монарх.

Я видел спесь и педантизм экономистов, этих агроманов, кичащихся своими воображаемыми открытиями и провозглашающих всемирное обновление, не заботясь о создании политических законов. Их нелепая напыщенность, их жесткий и многословный стиль не способствовали прославлению их учителя^{422}. Он был виновником вздорожания зерна благодаря ошибочным, торопливым и преждевременным теориям, которые навязал министру. А этот последний, довольный тем, что может свалить общее бедствие на партию, которую собирался вскоре покинуть, предоставив ее насмешкам, думал лишь о деньгах, которые он на этом заработает.

Я видел, как энциклопедисты не признавали ни заслуг, ни талантов, ни даже ума ни у кого, кроме людей своей партии, и вскоре возымели желание судить о всех искусствах, даже наименее доступных их пониманию. Этим они самих себя подвергли насмешкам. Говорили, что своим желанием прослыть умнее всех они доказали свою глупость. Над ними смеялись, и хорошо делали!

Я не видел гражданских войн, так как они свойственны только нациям, обладающим сильным темпераментом, но я видел два восстания школьников: одно из-за детей, подлежащих аресту, и детей, не подлежащих таковому[20], и другое, имевшее целью, как говорят, заставить монарха отрешить от должности министра, безусловно честного человека. Во время первого восстания был убит полицейский унтер-офицер; во время второго разграбили булочные и весьма некстати повесили двух мужчин (первых встречных), когда уже все было спокойно и тихо. Холодная, ни к чему ненужная жестокость! Подробный рассказ о причинах этого события — дело истории.

Я видел, наконец, как смерть короля, которого раньше обожали, не вызвала ни одной слезы. Неужели же это был тот самый народ, который так увлекался своим монархом и наполнял своды церквей рыданиями и стонами, молясь о его выздоровлении, когда он болел в Меце^{423}?! Что сделал этот король, чтобы заслужить такое поклонение и восторги? Чем провинился он, чтобы вызвать потом совершенно противоположные чувства? Что представлял собой этот человек, которого то обожали, то карали полнейшим равнодушием? Что он собой представлял? Сейчас я на это отвечу.

Можно описать нацию, народ, сословие, собрание; можно дать картину различных интересов, волнующих государства; можно догадаться о пружинах, двигающих политику Европы; подобные описания и картины требуют мощной, смелой, широкой кисти, которая всецело в нашем распоряжении, и наши описания, наши картины будут правдивы. Но кто обладает достаточно тонким инструментом, достаточно острым взглядом, чтобы исследовать глубины человеческого сердца, разложить его и описать?

Я видел, как тщательно, в продолжение целых тридцати лет изучали характер короля, о котором я сейчас говорю, и, в конце концов, до сих пор его себе не уяснили. А между тем кто другой был до такой степени у всех на виду?

Я не буду говорить обо всем, что видел: в правдивости истории обычно сомневаются, когда она говорит о тех или иных крупных недочетах правительства. Все такие факты считаются преувеличенными или сказочными. Приходится ждать появления нескольких авторитетов, которые могли бы поддержать историка и придать ему смелость изобразить то, что было в действительности. Поэтому я не отважусь рисовать здесь картину, которая может показаться вымышленной. Я не видел Домициана^{424}, собирающего сенаторов для того, чтобы обсудить, под каким соусом лучше подать громадный тюрбо; но, без сомнения, он не так уж изумил тогда сенаторов, как мы воображаем. Мы, в свою очередь, видали вещи не менее изумительные, но не обратили на них особого внимания, и т. д., и т. д.

Во всяком случае, одни утверждают, что Франция обладает достаточным количеством звонкой монеты, чтобы ее могло хватить на все операции; другие же, наоборот, говорят, что звонкой монеты во Франции недостаточно для того, чтобы она могла поставить свои финансы на один уровень с английскими; что ее финансы в худшем состоянии, чем в других государствах; что голландец в пять раз богаче француза и что до тех пор, пока у нас не будет свободно обращающихся ассигнаций, у нас не будет и преимуществ, которыми мы должны бы пользоваться.