Картонные стены

– Не надо выходить с ней на контакт из-за квартиры.

– Больше не из-за чего.

– Есть. Она твоя мать.

– Я все равно не буду там жить. Когда ее не станет, я продам квартиру.

– Дело твое, – лицо его болезненно искривилось. – Ежели ты действительно решилась на развод, мне придется найти для тебя хорошего адвоката, способного доказать твою адекватность. Но даже при наличии такого человека твой побег из дома, увы, сыграет против тебя. Душа моя, ты должна взять себя в руки и сегодня же вернуться домой. Ты давно уже не подросток, а взрослая женщина! Разговора с мужем все равно не избежать.

На этих словах, преодолевая боль, он обеими руками приобнял Алину и на секунды застыл, захватив ее хрупкое тело в свои крепкие прощальные объятия.

Яркий луч солнца, пробившийся сквозь кроны деревьев, коснулся их лиц. Высоцкий тут же сощурился, но очки надевать не стал.

– Ты должна научиться жить не на сопротивлении, а ради любви. Не гневи Бога, тебе есть кого любить, и ты как никто другой умеешь это делать. За эти дни ты сумела дать мне столько чистого счастья, сколько я не имел за всю жизнь. Человек, к сожалению, так устроен, что только наказание физической болью мигом выметает из его башки все лишнее. Операция прошла успешно благодаря твоей поддержке. Если бы я мог начать жизнь заново, я бы увидел ее по-другому… – Он поймал руку девушки и поднес к своим губам. – Сделай это ради меня, Алинушка, поезжай домой.

– Я не смогу забрать Тошку у Андрея.

– Захочешь – сможешь. Ты самый сильный человек, самый лучший. Ты со всем справишься. Про деньги, если они понадобятся, не думай. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Ты знаешь, я уезжаю долечиваться в Израиль, и моя дочь уже все организовала. Поскольку она получила постоянный контракт на работу, возможно, мы останемся там навсегда. Дом в нашем поселке выставлен на продажу. Я больше не стану тебя тревожить. Если ты сумеешь успокоиться, поверь, и мне станет намного легче.

На этих его словах Самоварова поднялась сама и подняла с лавочки доктора, дернув его за рукав. Он по-прежнему не отрывал глаз от телефона, но, отреагировав на ее резковатый жест, посмотрел по сторонам и увидел Высоцкого с Алиной. Варвара Сергеевна с улыбкой следила за тем, как изумление на его лице сменила радостная улыбка.

– Да ты у меня герой! – поцеловал ее доктор. – Впрочем, я в этом никогда не сомневался.

55

20 июня

Когда они подошли, мне показалось, что даже тополиные пылинки, похожие на крошечные комочки ваты замерли в воздухе, а затем осторожно, будто не смея нарушить своими хаотичными перемещениями мое изумление, начали оседать на скамейке, на наших волосах и лицах.

А ведь такими могли быть мои родители в какой-то другой, возможной жизни!

Я почему-то поверила ей сразу…

Несмотря на ее строгость, а точнее, внутреннюю собранность, она показалась мне поразительно красивой. А главное – она была совершенно спокойна.

Спокойствие и счастье.

Два слова на одну букву, похожую на серп луны.

Булгаковский Пилат нашел забвение в тишине.

Если у меня есть мизерный шанс попасть в рай, в моем раю, безо всяких сомнений, правит князь Спокойствие.

Своего мужчину она называла «доктором».

И это слово в ее устах звучало не пугающе. Напротив, она произносила его так, будто во рту у нее была маленькая вкусная карамелька.

Мы отошли с ней в глубь парка, а доктора с В. оставили на лавке – у мужчин и мысли и слова короче.

Она прислонилась к стволу массивного старого дуба и, взяв мою руку, положила ее на ствол. Она что-то говорила о том, что мы берем силу из простых вещей вокруг, что любовь живет абсолютно во всем и что без веры во что угодно, но только безусловной, преисполненной чистыми помыслами, наша энергетическая оболочка истончается, и тогда мы переходим на темную сторону – сторону страданий и болезни.

Я слушала ее, и сквозь поток бегущих наперегонки мыслей в моей голове настойчиво пробивалась одна: а вдруг моя мать, давно истончившая себя до предела обидой на жизнь и пьянством, дойдя до края, переродится заново в другой, возможной жизни (ведь никто не скажет, что такого не может быть) и станет похожей на эту женщину, сумевшую сохранить в себе маленький волшебный фонарик.

Она рассказала мне нечто вроде притчи.

«Индеец, – сказала она, – несет свою тяжелую ношу, чтобы развести огонь, который накормит его семью. Он не думает о том, что в тяжести на его плечах виноват отец, не сумевший стать вожаком племени, или противный сосед, или глупая жена, или скверная погода. Ему чужда рефлексия, и оттого он счастлив, созвучен с природой и со своей незамысловатой, наполненной гармонией жизнью.

Я, конечно, сразу поняла, что она нашла мою исповедь и стала той самой читательницей, к которой я все время мысленно обращалась.

Она не судила и не ерничала, не жалела и не давила на совесть.

Она лишь сказала, что по дороге в больницу успела списаться с Анастасией Д. И, если я к этому готова, Анастасия, несмотря на занятость, сможет со следующей недели взять меня на длительную терапию.

Господи…